Жорж Экоут - Из мира «бывших людей»

Тогда, убеждаясь в своей беспомощности, я падаю, вытягиваюсь во всю длину, я катаюсь по полу, я кусаю свой платок, я разрываю его в корпию, которую я смачиваю слезами и пеною.

Произошло что-то непоправимое.

Как я узнал позднее, около ста мятежников, которые были окружены огнём, и которые могли погибнуть от удушья и огня, решили выйти из столовой, – вооружённые всем, что им попадалось под руки: инструментами, ножками скамеек, железными прутами, старым железом. Они бросились впереди на солдат… Ружья заставили упасть четверых. Варрэ первого…

Многие достигли каналов, переплыли их и убежали.

Все были пойманы. Вместо того, чтобы скрыть их, крестьяне выдавали их Добблару, который стал во главе преследователей, и которому эта охота на человека доставляла страстное ощущение этих кровожадных догов, ловивших когда-то для плантаторов беглых негров.

Директор решил выпустить меня только тогда, когда всё кончилось:

– Порядок водворён, – сказал он мне с лукавой улыбкой… – Вы можете ехать… Считайте себя счастливым, что вас заперли. Мы оказали вам услугу!

И так как я противился, он сказал:

– Ах, тише, успокойтесь! Вы ответите, сударь. Вы видите, буйство не ведёт ни к чему хорошему. Одумайтесь, сидите тихо, чтобы вас забыли… Это лучшее, что вы можете сделать!

И он прибавил:

– Как в их интересе, так и в вашем!..

Несмотря на моё презрение к этому лакею законов, я чувствую, что он прав.

На одну минуту я мечтал об ужасных мерах сопротивления. Зачем? Они всегда останутся самыми сильными.

Надо прежде всего жить; жить вне общества, но всё же жить. Жить и видеть! Но видеть совсем иначе, чем все! Видеть во что бы то ни стало!..

«Три месяца прошло и я снова берусь за эти записки. Я не могу свыкнуться со смертью и исчезновением несчастных, которых я любил: они словно окружают меня, я чувствую, что моя душа захвачена их присутствием, точно они ещё живут и находятся ближе ко мне, чем когда-либо. Чем больше их убивают, тем больше их нарождается. Я обнимаю их в каком-то ужасном пантеистическом общении, каждого во всех и всех в одном.

В течение нескольких дней, после того, как я вспомнил о них, после того, как я увидел снова их в своём воображении и в своей памяти: этих учеников мастерской, оборванцев, заключённых в исправительные дома, я анализирую себя и слежу за собою.

Моя любовь к юным беднякам, дурно одетым, всё крепнет и увеличивается. Мой фанатизм прошёл через цикл всего закоренелого и стёршегося человечества. Я почувствовал себя способным включить в мою религию любви миллионы молодых и красивых существ. Я люблю их всех одинаково, и новые пришельцы не заставили меня изменить моим прежним восторгам и симпатиям.

Но эта восприимчивость к внешнему виду маленьких бедняков, к трогательным страданиям, слившимся с молодостью, дошла до крайних размеров. В конце концов, я мог бы умереть от симпатии, выступить из пределов своего собственного существа.

В одной сказке из „Тысячи и одна ночь“ корабли, приближавшиеся к мрачным скалам магнитной горы, вдруг замечают, что все их гвозди исчезли и пристали к этой горе. Распавшийся корабль разбивается на кусочки. Так и мой очаг любви.

Существует слишком много людей, которых я могу обожать. Что вы хотите от меня, все молодые, грубые и опозоренные люди, что хотите вы, мои красивые, юные парии, к которым я стремлюсь всеми моими порывами, к которым я рвусь всеми моими фибрами, которые заводят пружины моей заботливости, рискуя их сломать, которые наполняют мою душу безумным лиризмом?..

О, приходите все, чтобы покончить разом…

Нет, чего вы хотите от меня, – так как я не сумел бы вас ни написать, ни вылепить, ни передать вас в стихах и звуках, столь красивыми, нежными, столь блестящими и благовонными, какими я вас чувствую и вижу!

Да прославится и будет благословен всемогущий Создатель!

Да прославится Он за те испытания, без которых я никогда бы не узнал этой мучительной любви и без которых я никогда не был бы ослеплён мрачной красотой этих бедных существ… Но теперь, Мой Отец, я хочу вернуться к Тебе, поднятый на их слившемся дыхании!

Где я прочёл эту мысль? На некоторых неведомых островах, где ещё до сих пор остаются доисторические очаги на поверхности земли, вода, молоко, яйца, всё не пригодно для пищи, лишено вкуса. На этой слишком новой почве, не имеющей ещё трупов, человек находит всё только ничтожное. В чаше удовольствия должен чувствоваться привкус пепла.