Роже Гар - Семья Тибо (Том 1)

Жак улыбался. Невеселые эти воспоминания были для него не так уж важны - ему доставляло удовольствие вникать в жизнь других людей, познавать их мысли и чувства. Женни это тоже доставляло удовольствие, и, пожалуй, для обоих оно сейчас возрастало от одного сознания, что они испытывают его не в одиночку.

Они дошли до конца аллеи; уже показалась опушка леса. Солнце раскинуло на траве перед ними сверкающий ковер. Жак остановился.

- Моя болтовня вам наскучила, - сказал он.

Она промолчала.

А он все не прощался и вдруг проговорил:

- Раз уж я дошел до вашего дома, - мне хотелось бы повидаться с Даниэлем.

Как некстати он напомнил о том, что она солгала, и особенно рассердило ее то, что он сразу поверил ей. Она не отвечала, и Жак понял только одно, что он ей надоел и она не хочет, чтобы он провожал ее дальше.

Он был уязвлен. Однако ему не хотелось расставаться с нею, не хотелось, чтобы у нее в душе остался дурной осадок, именно в это утро, когда ему показалось, будто между ними возникло то, о чем он смутно мечтал уже столько месяцев, а может быть, и лет!

Они продолжали молча идти по тропинке, заросшей акациями, ведущей к садовой калитке. Жак держался немного позади, и ему была видна изящная и какая-то печальная линия ее щеки.

Чем дальше они шли, тем невозможнее было ему изменить решение и оставить ее. Минуты бежали. Вот они остановились у калитки. Она ее открыла. Он пошел вслед за ней. Они пересекли сад.

На террасе никого не было; в гостиной - тоже.

- Мама! - окликнула Женни.

Никто не отвечал. Она подбежала к кухонному окну и, уже раз солгав, спросила:

- Господин Даниэль приехал?

- Нет, мадемуазель, но только что принесли телеграмму.

- Не беспокойте вашу матушку, - произнес наконец Жак. - Я ухожу.

Женни держалась прямо, на лице ее появилось строптивое выражение.

- До свидания, - пробормотал Жак. - Может быть, до завтра.

- До свидания, - отвечала она, не сделав и шага, чтобы проводить его.

И не успел Жак уйти, как она поспешила пройти в прихожую, рывком сунула ракетку в раму, швырнула вещи на сундук, резко взмахнула рукой, словно срывая свое дурное настроение.

"Ну нет, только не завтра! Уж конечно, не завтра!" - решила она.

Госпожа де Фонтанен хорошо слышала из своей спальни голос дочери, узнала и голос Жака... Но она была так возбуждена, что у нее не было сил притвориться спокойной. Телеграмма, полученная только что, была от ее мужа. Жером находился в Амстердаме, остался без денег и, по его словам, не отходил от постели больной Ноэми. Г-жа де Фонтанен тотчас же приняла решение: она сегодня же едет в Париж, возьмет из банка все, что осталось, и пошлет по адресу, который сообщил Жером.

Она уже одевалась, когда дочь вошла в ее спальню. Женни увидела взволнованное лицо матери, телеграмму, брошенную на стол, и сердце у нее упало.

- Что случилось? - заикаясь спросила она. И успела подумать: "Что-то произошло. А меня не было. Все из-за Жака!"

- Ничего серьезного, душечка, - вздохнула г-жа де Фонтанен. - Твой отец... Твоему отцу понадобились деньги - только и всего. - И, стыдясь своей слабости, особенно стыдясь перед Женни за отца, она покраснела и закрыла лицо руками.

VII

Сквозь мутные стекла вагонного окна было видно, как разгорается заря. Г-жа де Фонтанен забилась в угол и невидящими глазами смотрела на пологие луга Голландии.

Вчера, вернувшись в Париж, она обнаружила вторую депешу от Жерома: "Врач утверждает Ноэми безнадежна. Быть одному выше сил. Умоляю приехать. Если можно привезите деньги". Встретиться с Даниэлем до отхода вечернего поезда ей не удалось. Но она оставила ему записку - сообщила, что уезжает, и поручила позаботиться о Женни.

Поезд остановился. Прозвучал возглас:

- Гаарлем!

То была последняя станция перед Амстердамом. Погасили лампы. Солнце еще не взошло, но уже окрасило все небо перламутром, залило рассеянным радужным светом. Пассажиры вскакивали, суетились, складывали вещи. Г-жа де Фонтанен сидела не двигаясь - ей не хотелось освобождаться от оцепенения, которое не позволяло ей до конца осознать свой поступок. Значит, Ноэми умрет? Она попыталась заглянуть себе в душу. Что, ревнива? Да нет. Ревностью были внезапные вспышки, испепелявшие ее в первые годы замужества, когда она вечно сомневалась, но не желала признавать то, что для всех других было очевидным, и боролась с невыносимыми неотступными наваждениями. Уже с давних пор страдала она не от ревности, а оттого, что с ней поступали несправедливо. А впрочем, страдала ли? Ей было ведомо столько других мук! Да и была ли она когда-нибудь и вправду ревнива? Всего тяжелее было узнавать задним числом, что ее обманули; как правило, она испытывала к любовницам Жерома одно лишь сострадание - несколько высокомерное, порою чуть-чуть окрашенное симпатией, как к неблагоразумным сестрам.