Роже Гар - Семья Тибо (Том 2)

Снова молчание.

Тогда он осторожно спустился в швейцарскую.

- Скажите, ведь мадемуазель Женни у себя?

- Нет... Вы ведь знаете, бедный господин де Фонтанен...

- Да. И я знаю также, что мадемуазель там, наверху. У меня к ней срочное дело...

- Барышня действительно приезжала после завтрака, но она опять уехала. Уже по меньшей мере с четверть часа назад.

- А... - сказал он, - опять уехала?

Ошеломленный, он пристально смотрел на старуху. Ему трудно было сказать, что именно он ощущал: огромное облегчение или жестокое разочарование?..

Совещание в Вожираре будет только в пять. Но пойдет ли он туда? Теперь ему уже совсем этого не хотелось. В первый раз что-то - сугубо личное неясно вырастало между ним и его жизнью борца.

Внезапно он решился. Он вернется в Нейи. Женни, наверно, будет заезжать в магазины по каким-нибудь делам, он приедет раньше, чем она, подождет ее у ограды и... Абсурдный, рискованный план... Но все лучше, чем эта неудача!

Случай спутал его расчеты. Когда он выходил из трамвая у клиники, колеблясь, что ему предпринять, кто-то за его спиной воскликнул:

- Жак! - Даниэль (дожидавшийся трамвая на другом тротуаре, заметил его и теперь, полный изумления, переходил улицу: - Ты! Так ты еще в Париже?

- Вчера только вернулся, - пробормотал Жак. - Антуан сообщил мне новость...

- Он умер, не приходя в сознание, - коротко сказал Даниэль.

Казалось, он был смущен еще больше, чем Жак, даже как будто раздосадован.

- У меня назначено одно свидание, которое никак нельзя отложить, пробормотал он. - Я предложил Людвигсону продать ему несколько картин, так как нам нужны деньги; и сегодня он должен прийти ко мне в мастерскую... Ах, если бы я знал, что ты придешь проведать меня. Как же нам быть? Не поедешь ли со мной? У меня в мастерской мы сможем спокойно поговорить, пока не придет Людвигсон...

- Как хочешь, - сказал Жак, сразу же отказываясь от всех своих планов.

Даниэль благодарно улыбнулся.

- Мы можем немного пройтись пешком. А у фортов возьмем такси.

Перед ними открывалась широкая, залитая солнцем перспектива бульвара. Теневая сторона располагала к прогулке. Даниэль был великолепен и смешон в своей блестящей каске с развевающейся гривой; сабля била его по ногам, задевала за шпоры, ритмически сопровождала каждый его шаг воинственным позвякиванием. Жак, преследуемый мыслью о войне, рассеянно выслушивал объяснения друга. Следовало перебить его, схватить за руку, крикнуть! "Несчастный! Разве ты не видишь, что тебе готовят?.." Ужасная мысль промелькнула в его мозгу и буквально пригвоздила его к месту; если паче чаяния сопротивление Интернационала не поможет сохранить мир, этот красавец драгун, чей полк стоит на самой лотарингской границе, будет убит в первый же день... Сердце его сжалось, и слова, которые он хотел произнести, застряли у него в горле.

Даниэль продолжал:

- Людвигсон сказал: "К пяти часам". Но мне придется отобрать картины до его прихода... Ты понимаешь, я должен как-нибудь выпутываться: отец оставил нам только долги.

Он как-то странно засмеялся. Этот смех, это многословие, дрожащий и резкий голос - все свидетельствовало о нервном возбуждении, непривычном для него и вызывавшемся на этот раз целым рядом причин: тут были и удивление при виде Жака, и горькое воспоминание об их первой встрече, и стремление снова найти прежний тон их бесед, завоевать своей откровенностью доверие молчаливого спутника; было также и удовольствие находиться тут, на вольном воздухе, опьянение этим чудесным днем, этой прогулкой вдвоем после четырех дней затворничества в ожидании смерти.

Жак настолько не сознавал, что где-то на его имя положен какой-то капитал, так и лежащий без всякого употребления, что ни на одну секунду в голову ему не пришла мысль о возможности оказать другу денежную помощь. Впрочем, и тот не подумал об этом, иначе он не заикнулся бы о своих затруднениях.

- Долги... И опороченное имя, - мрачно продолжал Даниэль. - Он и тут сумел отравить нам жизнь... Сегодня утром я вскрыл адресованное ему письмо из Англии - письмо от женщины, которой он обещал денег... Он все время болтался между Лондоном и Веной и содержал по семье на обоих концах линии, как проводник спального вагона... О, - быстро прибавил он, - на эти его шалости мне наплевать. Отвратительно все остальное.

Жак неопределенно покачал головой.

- Тебя удивляет, что я так говорю? - продолжал Даниэль. - Я очень сердит на отца. Но вовсе не из-за этих историй с бабами. Нет! Я сказал бы наоборот... Странно, не правда ли? Никогда за всю жизнь между нами не было никакой близости, ни одной задушевной беседы. Но если бы такие близкие отношения и могли завязаться, то лишь на одной этой почве: женщина, любовь... Может быть, потому, что я так на него похож, - продолжал он глухим голосом, - совсем такой же: не способен противостоять увлечениям, не способен даже раскаиваться в них. - Поколебавшись, он добавил: - Ну, а ты не такой?