Альва Бесси - Антиамериканцы

— Как все это было мучительно! — жаловалась Эллен Бену. — Вы знаете, я любила Джека. Я любила его все годы, пока мы учились в колледже. Он был вполне порядочным парнем.

— Но вы хоть пытались доказать ему свою правоту?

Эллен засмеялась.

— Боже мой! Эта история тянулась целый год. Как мы спорили! Вся беда в том, что у Джека острый ум, чего нельзя сказать про меня. Мои ответы не удовлетворяли его. Я говорила, что нельзя отделять жизнь нашего ребенка и его будущее от того, что происходит в мире, и если он не хочет видеть, что бомбы, погубившие так много детей в Испании, висят и над нашими головами, то он просто-напросто толстокожий.

— И что он отвечал?

— Что? Он соглашался со мной. Джек вовсе не глуп. Но он доказывал, что с фашизмом можно бороться по-разному, и вовсе не обязательно во имя этой цели противопоставлять себя американскому народу и превращаться в изгнанника на собственной родине…

Дверь открыла сама Эллен. На ней был клеенчатый фартук. Она провела Бена в кухню и познакомила со своей матерью, смотревшей на него с нескрываемым подозрением.

— Я без предупреждения… Надеюсь, вы не откажетесь поужинать со мной? — спросил Бен.

— Конечно, с удовольствием, — ответила Эллен, — но… — Она кивнула на ребенка, сидевшего в высоком креслице, и на мать — та стояла с таким видом, словно в комнате появился ее враг.

— Мама, ты не будешь возражать? — спросила Эллен.

Миссис Фукс презрительно фыркнула:

— Сделай милость. Ты ведь знаешь, как я люблю нянчиться с ребенком.

— Ну, тогда в другой раз, — вмешался Бен. Но Эллен, воскликнув: «Спасибо, мамочка!», выбежала из кухни, на ходу снимая фартук. Миссис Фукс взглянула на Бена и поднесла ко рту ребенка бутылочку, из которой его только что кормила Эллен.

— Прекрасная девочка, — проговорил Бен. Он чувствовал себя довольно глупо.

— Чем вы занимаетесь, мистер Блау? — обратилась к нему миссис Фукс.

— Я писатель.

— Гм. — Женщина демонстративно повернулась к нему спиной.

Бен засмеялся.

— Это вполне приличное занятие, миссис Фукс.

— Такой умный, по словам Эллен, человек мог бы найти для себя что-нибудь получше, — отозвалась она, не поворачиваясь.

— Я изучаю право по вечерам, — не моргнув глазом, солгал Бен и сам удивился, как ему пришла в голову такая глупая ложь.

В кухне снова появилась Эллен.

— Я не надолго, мама, — пообещала она, целуя мать. Потом она поцеловала ребенка и, подумав, добавила: — Может быть, мы пойдем в кино.

Бен попрощался с матерью, и они ушли. Бен молча спускался по лестнице, а когда они вышли на улицу, повернулся к Эллен.

— Я только что солгал вашей матери. Я сказал, что по вечерам изучаю право.

— Да? — засмеялась Эллен. — А зачем?

— Сам не знаю. Когда я сказал, что я писатель, у нее на лице появилось такое выражение, что мне стало стыдно. Так бывает с человеком, когда в комнате вдруг дурно запахнет. Но я не сознался, что сижу без работы.

— Не волнуйтесь. Маме вообще не нравятся мои приятели — все без исключения.

Во время обеда Бен, против обыкновения, сидел как в воду опущенный. Ему о многом нужно было спросить Эллен, но язык словно прилип к нёбу. Еще переступая порог ее квартиры, он чувствовал, что весь взбудоражен. А теперь, сидя рядом с ней, тщетно пытался унять дрожь в коленях.

Эллен вдруг улыбнулась:

— Что это вы надумали играть в молчанку?

— Я мрачный тип, бегите от меня, как от чумы, — сказал он, а хотел сказать другое: «Эллен, я люблю вас, но боюсь спросить, как вы относитесь ко мне и что ответите, если я признаюсь в своей любви. Но больше всего я боюсь, что вы будете смеяться надо мной, — боюсь, хотя и знаю, что вы не стали бы этого делать».

— Вы могли бы быть очень счастливым человеком, — произнесла она.

— Я?

— На вашем лице это прямо-таки написано!

— Да?

…Когда они пришли в комнату Бена, Эллен воскликнула:

— Да это же монашеская келья, Бен! Почти никакой обстановки!

Действительно, в небольшой комнатке на Пайнэпл-стрит не было почти никакой мебели, если не считать кушетки, бюро, кресла, маленького столика для радиолы, торшера и полки со стопкой книг.

На стене висел огромный плакат времен испанской войны: летчик в шлеме и в очках, сдвинутых на лоб, наблюдал за самолетами, острым клином взмывавшими ввысь. Надпись гласила: «1938 год — год Победы!». Летчик улыбался ослепительной улыбкой.

Эллен села в кресло, а Бен открыл бутылку вина и разлил содержимое по бокалам.

— Минутку, синьорита, — сказал он. — Я забыл о приятной музыке.