Шарлотта Бронте - Учитель

Очень скоро я был уже за городом и медленно взбирался на холм, начинающийся у ворот; я не спешил, ибо день, хотя и пасмурный, выдался знойным, и ни один ветерок не освежал атмосферу. Жителям Брюсселя незачем уходить далеко в поисках уединения: достаточно отдалиться на пол-лиги от города, чтобы обнаружить его на обширных, унылых, хотя и плодородных полях, занимающих вокруг столицы Брабанта пространство, где нет ни деревьев, ни троп. На вершине холма я остановился и долго разглядывал возделанные, но безжизненные нивы; мне захотелось свернуть с дороги, по которой я шел до сих пор, и пройтись между вспаханными полями, изобильными, как клумбы в великанском саду, простирающимися вширь и вдаль до самого горизонта, где они из тускло-зеленых становились пыльно-голубоватыми, смешиваясь с оттенками мрачного, предвещающего грозу неба. И я свернул на боковую тропу вправо, и она вскоре привела меня, как я и рассчитывал, к полям, посреди которых, прямо передо мной, тянулась высокая и длинная белая стена, судя по листве над ней, окружавшая густые заросли молодых тисов и кипарисов, так как именно их ветки лежали на стене сверху и теснились вокруг массивного креста – несомненно, установленного на видном месте и раскинувшего перекладину, по-видимому, из черного мрамора, над вершинами этой мрачной поросли, к которой я приближался, гадая, кому принадлежит дом за такой надежной оградой. Свернув за угол стены, я думал, что увижу величественный особняк, а очутился возле высоких чугунных ворот и хижины возле них, вероятно, для привратника, просить у которого ключ мне не пришлось: ворота были открыты. Я толкнул створку, и ее петли, заржавевшие от дождей, жалобно заскрипели. Густые заросли окружали вход. Проходя по дорожке, я видел с обеих сторон то, что на безмолвном языке надписей и знаков недвусмысленно объясняло, куда я попал. Этот дом уготован всем живущим; кресты, памятники и венки из вечнозеленых веток сообщали, что я на протестантском кладбище у Лувенских ворот.

Кладбище было настолько обширным, что по нему можно было гулять с полчаса, не утомляя себя видом одних и тех же дорожек, а тем, кто любит читать надписи на памятниках, здесь было чем занять себя часа на полтора. Сюда привозили умерших люди разного происхождения, говорящие на разных языках и принадлежащие к разным народам, здесь на камне, мраморе и бронзе были высечены имена, даты, последние восхваления или слова любви на английском, французском, немецком и латинском языках. Здесь некий англичанин установил мраморный памятник над останками своей Мэри Смит или Джейн Браун и указал на памятнике лишь ее имя. Овдовевший француз вырастил над могилой своей Эльмиры или Селестины великолепные розы, среди которых на табличке виднелось столь же великолепное свидетельство ее неисчислимых добродетелей. Каждый народ, племя и фамилия скорбели на своей лад, и каким безмолвным был их траур! Моя поступь, несмотря на медлительность и мягкую дорожку, была единственным звуком, нарушающим полную тишину. Не только ветер, но и подвижный, непоседливый воздух тем днем словно сговорились уснуть кто где; утих северный ветер, молчал южный, не напоминал о себе восточный, и западный не издавал ни шороха. Тучи в небе сгустились и отяжелели, но не двигались с места. Под кладбищенскими деревьями гнездился теплый неподвижный сумрак, над ним высились прямые безмолвные кипарисы и нависали тихие ивы, истомленные цветы безжизненно ждали ночной росы или ливня, а могилы и те, кто в них лежал, оставались безучастными к солнцу и тени, к дождю и засухе.

Звук собственных шагов наскучил мне, я сошел на дерн и медленно направился к тисовой рощице, где между стволами заметил какое-то шевеление; я думал, что это качается сломанная ветка, из-за близорукости не различал очертаний и видел лишь движение, но вдруг тень появилась в просвете между деревьями и снова скрылась за ними. Вскоре я убедился, что это живое человеческое существо, а когда подошел ближе, обнаружил, что это женщина, вышагивающая туда-сюда, видимо, подобно мне, считающая, что вокруг никого нет, и тоже предающаяся размышлениям. Вскоре она вернулась на скамью, которую, вероятно, недавно покинула, иначе я заметил бы ее раньше. Скамья помещалась среди купы деревьев, перед ней высилась белая ограда, а перед оградой я увидел небольшое надгробие и свежий, недавно уложенный на могилу дерн. Я надел очки, тихо подошел и встал за спиной женщины; на надгробии было написано: «Жюльенна Анри, скончалась в Брюсселе в возрасте 60 лет. 10 августа 18**». Я перевел взгляд на поникшую печальную фигуру женщины на скамье, не подозревающей, что кто-то находится совсем рядом; сидевшая была тонкой и юной, в траурном платье из самой дешевой черной ткани и в простой маленькой шляпке из черного крепа; я не столько увидел, сколько догадался, кто это, и, не двигаясь с места, некоторое время простоял, убеждаясь в правильности своей догадки. Целый месяц я искал ее и не нашел никаких следов, утратил даже надежду встретить ее где-нибудь случайно. Мне пришлось расстаться со своим предвкушением, всего час назад я в момент слабости поддался обескураживающему предположению, что течение жизни и прихоти судьбы навсегда отняли ее у меня, как вдруг, под гнетом уныния склонившись к земле, разглядывая дорожки на скорбном кладбище, я увидел свое сокровище, оброненное на политую слезами траву, угнездившееся среди мха и поросших лишайником корней тисовых деревьев.