Шарлотта Бронте - Учитель

Достаточно обладать хотя бы толикой упорства или желания, чтобы мелкие препятствия не обескураживали, а подстрекали к действию. Мадемуазель Ретер могла бы и не брать на себя труд, предупреждая о непогоде (кстати, ее предсказание не сбылось: в тот вечер дождя не было).

К завершению следующего урока я вновь оказался перед партой мадемуазель Анри и начал с вопроса:

– Что вам известно об Англии, мадемуазель? Почему вы хотите уехать туда?

К тому времени она уже привыкла к рассчитанной резкости моих манер, потому не удивлялась, не теряла самообладания и ответила лишь с той степенью нерешительности, которая неизбежно возникала у нее при переводе своих мыслей с французского на английский без подготовки.

– Я слышала и читала, что Англия несравненна; я мало что знаю о ней, но хотела бы отправиться туда, чтобы составить четкие и определенные представления.

– Хм! И по-вашему, вы увидите Англию, если отправитесь туда учительствовать? Странный способ получить четкие и определенные представления о стране. Из всей Великобритании вы увидите только школьные классы и, самое большее, один-два частных дома.

– Зато это будут английская школа и английские дома.

– Безусловно, и что же? Какова ценность наблюдений, если охват их настолько мал?

– Но разве нельзя учиться на примерах? Зачастую échantillon… то есть образчик… помогает понять, что представляет собой целое; и потом, величина охвата – понятие относительное, ведь так? Возможно, моя жизнь кажется вам ограниченной, жизнью такого… маленького подземного зверька, une taupe – comment dit-on [82]?

– Крот.

– Да, а между тем существование крота под землей кажется ограниченным даже мне самой.

– И что же, мадемуазель? Продолжайте.

– Mais, monsieur, vous me comprenez [83].

– Отнюдь, так что будьте добры объясниться.

– Что же тут объяснять, месье? В Швейцарии я мало чем занималась, мало что учила и видела тоже мало; моя жизнь проходила в одном кругу, изо дня в день я ходила одним и тем же путем и не могла сойти с него; если бы я не уехала оттуда, то так продолжалось бы до моей смерти, мой круг не увеличился бы, потому что я бедна, ничего толком не умею и не знаю; когда этот круг мне надоел, я уговорила тетушку поселиться в Брюсселе. Здесь мой круг не стал шире, потому что я не разбогатела и не возвысилась, я ходила по все такой же узкой тропке, но уже в другом месте, и это место снова станет другим, если я переберусь в Англию. Мне известно кое-что о жизни женевских буржуа, теперь я постепенно узнаю брюссельских, а когда буду жить в Лондоне, узнаю что-нибудь и о буржуа этого города. Вы уловили смысл в моих словах, месье, или они все еще туманны?

– Уловил, уловил, а теперь поговорим о другом: вы намерены всю жизнь заниматься преподаванием, между тем как учитель вы никуда не годитесь, ученицы не слушаются вас.

Краска мучительного стыда стала результатом этого резкого замечания; мадемуазель Анри склонила голову, но тут же подняла ее и ответила:

– Да, месье, у меня мало учительского опыта, но этот недостаток устраняется практикой; и потом, работать мне непросто – здесь я преподаю лишь рукоделие, что не дает мне ни власти, ни чувства превосходства, ведь это умение ценится низко; в этом доме у меня нет сторонников, я одинока; и вдобавок я еретичка, потому не пользуюсь никаким влиянием.

– А в Англии будете иностранкой, что не прибавит вам влияния, а окружающих оттолкнет; ваши связи в Англии будут такими же малочисленными, а положение таким же незначительным, как здесь.

– Однако я чему-нибудь да научусь; а в остальном таких, как я, трудности ждут повсюду; но уж если сражаться и терпеть поражение, то я предпочла бы подчиниться не фламандской вульгарности, а английской гордыне; и потом, месье…

Она умолкла, но не потому, что не смогла подобрать слова, а скорее прислушавшись к голосу рассудка: «Ты сказала достаточно».

– Договаривайте, – поторопил я.

– И потом, месье, мне давно хотелось вновь поселиться среди протестантов; они честнее католиков; католичество – здание, стены которого изъедены, под полом пустота, потолок фальшив, в каждой комнате есть глаза и уши, а каков дом, таковы и обитатели – они лживы и ненадежны, не видят в обмане ничего предосудительного и называют вежливостью признания в дружбе тем, кого они ненавидят.

– Все до единого? – уточнил я. – Или вы имеете в виду своих учениц, малых детей, неопытных и беспечных, еще не различающих, что хорошо и что плохо?

– Напротив, месье, дети наиболее искренни, они еще не успели научиться двуличию; они лгут, но так бесхитростно, что их нетрудно разоблачить; взрослые же фальшивы насквозь – они обманывают чужих, обманывают друг друга…