Шарлотта Бронте - Учитель

– Браво! А ее лицо? Его черты? Как они вам?

– Резковаты, особенно рот.

– Ах да! Рот. – Месье Пеле подавил усмешку. – Ее рот – признак твердости характера, зато улыбка прелестна, вы не находите?

– Ей недостает искренности.

– Верно, но виной тому брови – вы заметили, какие у нее брови?

Я ответил отрицательно.

– Значит, не обращали внимание, как она опускает глаза?

– Нет.

– А стоило бы. Понаблюдайте за ней, когда она вяжет или занята другой женской работой и сидит – олицетворение покоя, невозмутимая, занятая своими спицами и шелком, а между тем вокруг ведут разговоры, в которых неизбежно выказывают особенности характера или затрагивают насущные интересы, но она не принимает в них участия; единственная забота ее смиренного женственного ума – ее вязанье; ее лицо – как маска: ни одобрительной улыбки, ни укоризненной гримасы; маленькие ручки прилежно выполняют немудреную работу; ей бы только закончить кошелек или греческую шапочку – и довольно с нее. Если к ней приблизится джентльмен, она лишь погрузится глубже в свою безмятежность, на ее лице отразятся кротость и скромность, окутывая, как дымкой, ее привычное выражение. Взгляните в этот момент на ее брови, et dîtes-moi s’il n’y a pas du chat dans l’un et du renard dans l’autre [56].

– Непременно присмотрюсь, как только представится возможность, – пообещал я.

– А потом, – продолжал месье Пеле, – веки дрогнут, светлые ресницы приподнимутся, голубые глаза метнут краткий, испытующий, внимательный взгляд и снова спрячутся.

Мы обменялись улыбками, помолчали несколько минут, потом я спросил:

– Как думаете, она когда-нибудь выйдет замуж?

– Замуж? А как же иначе? Конечно, она решительно настроена выйти замуж, как только представится достойная партия, и кому, как не ей, знать, какое впечатление она способна производить? Кому по душе больше, чем ей, втихомолку прибирать добычу к рукам? Вряд ли я ошибусь, предположив, что в вашем сердце, Кримсуорт, уже остались следы ее вкрадчивых шагов.

– Ее следы? Ну уж нет! Мое сердце не половица, чтобы по нему расхаживать.

– Нежные прикосновения patte de velours [57]ему не навредят.

– Никаких patte de velours я покамест не заметил: со мной она чопорна и сдержанна.

– Это лишь начало, дабы уважение стало фундаментом, симпатия – первым этажом, любовь – надстройкой; мадемуазель Ретер сведуща в архитектуре.

– А заинтересованность, месье Пеле? Как же она? Неужели мадемуазель Ретер не принимает ее во внимание?

– Принимает, вне всякого сомнения: подобно цементу, заинтересованность скрепит между собой камни. Но довольно о директрисе: поговорим об ученицах. N’y a-t-il pas de belles études parmi ces jeunes têtes? [58]

– Достойных внимания? Есть любопытные – по крайней мере так мне показалось, но вряд ли можно судить о них по первому впечатлению.

– А-а, скрытничаете!.. Но скажите, неужели этот цветник ничуть не смутил вас?

– Поначалу мне было не по себе, но я взял себя в руки и провел урок как ни в чем не бывало.

– Не верю.

– Тем не менее это правда. Поначалу они казались мне ангелами, но этому заблуждению было не суждено продлиться: трое самых старших и миловидных взяли на себя труд просветить меня и действовали так умно, что уже через пять минут я понял, что по меньшей мере эти трое – сущие кокетки.

– Je les connais! – встрепенулся месье Пеле. – Elles sont toujours au premier rang à l’église et à la promenade; une blonde superbe, une jolie espiégle, une belle brune [59].

– Да, они.

– Все они прелестницы, модели для художников, какую живописную группу они образовали бы вместе! Элали – да, я знаю, как их зовут, – с ее шелковыми заплетенными волосами и гладким, как слоновая кость, лбом. Ортанс с каскадами каштановых локонов – заплетенных, уложенных, скрученных, словно она уже не знала, как справиться с этим изобилием, с ее карминовыми губками, щеками цвета дамасской розы, с проказливыми, смешливыми глазами. И Каролина де Блемон! Вот она, красота! Красота совершенства. Как вьются смоляные кудри вокруг этого лица – лица гурии! Как пленительны губы! Как роскошны черные глаза! Ваш Байрон боготворил бы ее, а вы, холодный и черствый уроженец острова, рядом с несравненной Афродитой наверняка притворились строгим и равнодушным?

Меня насмешило бы воодушевление директора, если бы я поверил в его искренность, но его тон намекал – это притворный восторг. Казалось, он изображал увлеченность, только чтобы усыпить мою бдительность, вызвать во мне ответный прилив откровенности, потому я даже не улыбнулся. Он продолжал:

– Согласитесь, Уильям, приятная внешность Зораиды Ретер невзрачна и заурядна в сравнении с очарованием некоторых ее учениц.