Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

И что дальше? Клодетт водила кончиком пальца по краю окна, обдумывая следующую сцену. Они удаляются, не остановленные, неузнанные, за пределы съемочной площадки, подальше от всей этой киношной шушеры. «Может возникнуть проблема, – опять подумала Клодетт, заметив вдалеке, за выступом какого-то склона, Тимо и его телохранителей, – где закончится эта сцена. Что последует за ней?»

Раз она сама придумывает сценарий этого фильма, то экранная сбежавшая Клодетт подъедет к реке, разбухшей и побуревшей от ливневых дождей. Ари будет совершенно счастлив выбраться из машины и порезвиться там, на травянистом речном берегу, около внедорожника, а она тем временем откроет дверцы машины, снимет ее с ручного тормоза и направит машину в воды, глубин которых будет достаточно, чтобы под этим маслянистым потоком проглядывала крыша внедорожника, завихряющиеся воронки поглотят, переварят его. Она представила, как это будет выглядеть: вот крыша внедорожника погружается в буроватый поток, вокруг завихряются волнообразные воронки, но наконец машина встает на дно и волны успокаиваются. Она представила следы шин, протянувшиеся с дороги до самого берега. Все подумают о несчастном случае. Вызовут полицию, грузовики, подъемные краны, водолазов. Все это еще до того, как они осознают, что машина пуста и была пуста ко времени затопления, но к тому времени они с Ари будут уже далеко.

Мудрено для фильма, конечно, дороговато, но очень эффектно, опустошительно и окончательно.

Она отступила от дверцы, заметив, что все ближе к трейлеру подходит Тимо со своей командой. Зайдя в спальню, она взглянула на сына. Погруженный в прекрасный, нерушимый и доверчивый сон, он лежал на боку лицом к ней, посасывая большой пальчик и обняв ручкой лисичку.

Клодетт прижалась щекой к простыне рядом с сыном, чтобы собраться с духом, чтобы смириться с собственной жизнью, подавив обжигающее осознание своей провокационной задумки и тщетности таких фантазий. Она представила себе, что дверца этой клетки на мгновение приоткрылась, она увидела момент новой свободной жизни, где-то далеко в другой реальности.

Через пару минут она услышала скрип дверной ручки трейлера и быстро смахнула слезы рукавом. «Главное, терпение, – напомнила она себе, поднимаясь на ноги, – надо справиться с этой работой. Надо доснять фильм. Тебе придется закончить сценарий, отредактировать его и выпустить картину в мир. Тогда ты возьмешься за новое дело». Направившись к Тимо и заставив себя улыбнуться и кивнуть ему, показывая, что она в порядке и готова к съемке, она увидела на его лице огромное, всеобъемлющее облегчение, осознала, что он, безусловно, любит ее и она любит в ответ. Клодетт еще озадачивалась вопросами: «Что же я буду делать без этой работы? Как буду жить, чем подпитывать свой внутренний мир, чем занимать мысли? Неужели я действительно хочу все бросить? Где еще я смогу найти выход, отдушину для той неугомонности, что бурлила во мне с самого детства? Чем еще я смогу заниматься, если не фильмами?»

Она подошла к Тимо. Он положил руки на ее плечи, словно вновь предъявляя хозяйские права, обхватил ладонью ее затылок. Они спустились из трейлера по ступенькам, и пока они брели вместе, он бормотал ей на ухо, какую сцену им предстоит снимать.

Идя рядом с ним, слушая его и вставляя замечания о возможностях иного варианта сцены, она совершенно не представляла, что все уже потеряно. Что все это вскоре закончится. Что появится новая задумка, новый шанс, однако этот сценарий она напишет самостоятельно.

В ближайшем будущем ей придется изображать нейтральное простодушие, спокойно воспринимая Тимо и всю съемочную группу, уже поправляющую наушники и изготовившуюся к работе.

Она даже не представляла, что через пару лет, уже в процессе съемок следующего шедевра, она с Ари, Тимо и его родителями будут идти на их яхте к Стокгольмскому архипелагу. Недельный перерыв от городских съемок, продолжение киноистории об измене, с теми же героями, повзрослевшими на пять лет. У нее опять появятся симптомы стресса, приступы головной боли, зрительные расстройства, вспышки, огненные всплески и проблески в глазах, рассеянные световые видения, поэтому врач, диагностировав острый стресс, сообщит Тимо, что Клодетт необходима целая неделя полного отдыха. Вот они и будут отдыхать, идя под парусами к архипелагу.

Линдстремы подняли якорь, развернули паруса, раскрутили канаты, перекрикиваясь друг с другом о преимуществах того или иного острова, о направлении ветра или о значениях компасного румба. Они сновали по палубе в аккуратных прорезиненных полуботинках, возбужденно взывая друг к другу. В первый же день, когда они вышли из гавани, Клодетт поняла, что совершила страшную ошибку, согласившись на этот круиз. Ей не нравились качка и бурлящая за бортом вода, угрожающе хлопающий парус, жуткая суета в моменты перемены курса, когда ей приходилось вместе с ребенком забираться в укромный уголок трюма, чтобы все остальные могли беспрепятственно носиться по всей яхте. Ей не нравились душные каюты с низкими потолками и тесными койками. Однако, как говорил Тимо, где же еще они могут отдохнуть? Где еще они будут беспечными и неузнанными, как только не в море, в неизменном плавании, без остановок в портах?