Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

– Что вы хотите, Дэниел? – вздернув подбородок, спросила она.

– Мне хотелось спросить вас… о вашем… мнении по поводу мужских перспектив… не думаете ли вы…

– Что вы на самом деле хотите? – оборвала она меня, тряхнув блестящей шевелюрой.

Я выдержал ее пристальный взгляд. В задумчивости сунул руки в карманы, потом вытащил их.

– Угостить вас ужином, – заявил я и нахально добавил: – И завершить его в постели.

Ее брови взлетели, исчезли под челкой. Она смерила меня оценивающим взглядом сверху донизу.

– Понятно, – сказала она. – Что ж, я ценю вашу откровенность. Пошли?

И мы пошли. Я боролся с изумлением, еще с трудом ориентируясь в новой ситуации – делал быстрые прикидки, в какое место лучше отвести ее поужинать и смогу ли я оплатить угощение, – когда, стоя перед ней на спускающемся к выходу эскалаторе, почувствовал, как она подалась вперед, почувствовал ее дыхание на моей шее, ее руку на моем плече. Внезапно она прикусила мне ухо. Эта великолепная, красивая, смелая женщина покусывала своими белоснежными резцами край моего уха.

Мне не оставалось другого выбора, как только твердо взять ее за руку, стащить с эскалатора и, проведя мимо досок с объявлениями, увлечь в ближайший туалет. Все свершилось быстро, безмолвно и далеко не благовоспитанно. Я пинком распахнул дверь с изображением инвалидного кресла, она включила свет, а я подсадил ее на раковину. Ее колготки порвались, сломались мои очки, и она так пылко впивалась ногтями в мою задницу, что позже в душе я испытывал не менее пылкую, обжигающую боль.

Отдыхая после страстного слияния, мы стояли, зарывшись в волосы друг друга, переводя дух. Я раздумывал, что лучше сказать, как нарушить молчание, что вообще говорится в такой ситуации, когда вдруг висевший где-то под потолком автоматический освежитель воздуха испустил ароматическую струю, заставив Николь чихнуть. Она всегда выдавала легкую аллергическую реакцию на чистящие средства. Она еще разок чихнула. И тогда мы молча привели в соответствующий порядок одежду. Напоследок я поправил прядь ее волос, нарушившую идеальную линию пробора.

Она взяла сумку, пригладила жакет и взглянула на меня с намеком на улыбку. Видимо, она собиралась что-то сказать, и я внутренне напрягся, не уверенный в последствиях.

– Итак, – сказала она, – где же мы собираемся ужинать?

Из дремотной мечтательности меня вывел шум, подобный бурному потоку, несущемуся по каменистому руслу: легкий шорох осознанного оживления.

Из школы изливался поток учеников. Едва просочившись в дверной проем, они расходились, перемешивались и соединялись в компании по три или четыре человека. Они окликали друг друга на своем специфическом жаргоне: нормативном юго-восточном акценте «ближних графств» [81] Так называемые «ближние графства», окружающие Лондон. , обогащенном американским юношеским сленгом. Взлохмаченные, приглаженные, взметающиеся шевелюры. Брюки стянуты ремнями, но низко спущены; по земле болтались шнурки кроссовок. Девушки шествовали под ручку с избранными ровесницами; юноши отпускали грубые шуточки тем, кого признавали своим кланом. Большинство, если не все, сутулились, приняв позы, которые я назвал бы «горбатым экранным поклонением»: склоненные головы, опущенные глаза, руки заняты ощупыванием, поглаживанием и прочими манипуляциями с мобильными телефонами.

Я воспринимал их в целом как большой возбужденный организм. Мой взгляд выискивал парней, похожих на Ари, на Найла: паренек одного роста с Ари, но начисто лишен его стройной пружинистой гибкости. У другого такая же, как у Найла, куртка, но лицо слишком смуглое и широкоскулое. Я выискал девочку, похожую по колориту на Фебу и Мариту, но не обнаружил ни одного ребенка, способного сравниться с медным, огненным оттенком шевелюр моих дочерей.

Но вот эти стеклянные двери выпустили мужчину. Без бороды, без кардигана, с едва заметными остатками волос. Но он привлек мое внимание особым разворотом плеч и тем, как он нес портфель.

Первая мысль: «Нет, это не может быть он, это просто какой-то странный тип среднего возраста в рубашке с галстуком и типичной мужской плешивостью». Вторая: «Да, это он, должно быть, он». И третья – неловкое осознание того, что когда он увидит меня, то, несомненно, им овладеет тот же самый мыслительный процесс.

Тодд Денхам, этот новый Тодд Денхам в буроватых слаксах, высоковато затянутых ремнем, и застегнутой на все пуговицы клетчатой рубашке спускался по ступеням школьного крыльца. Он продвигался своим курсом мимо школьных компаний, опустив голову и ни с кем не встречаясь взглядом. Его рука дернула челку, потом пригладила ее, и я вспомнил этот его жест, он делал его непременно на ходу, когда задумывался о чем-то.