Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

– Пожалуй, – выдавил я, с трудом приподнимаясь на локти, – не надо. Я не голоден.

Она склонила голову к плечу, взглянув на меня с ободряющей улыбкой.

– Устали?

– Немного.

Она потянулась к тумбочке и поправила положение какой-то книжки и обтянутой парчой шкатулки. Я вдруг осознал, что ее беспокоило то, как запросто я разлегся здесь, и застарелое возмущенное пламя начало разгораться в глубине души. «Почему это, – захотелось мне спросить ее, – мне нельзя полежать на кровати моей матери, если мне того хочется? Разве вас это хоть как-то касается?»

Я скрестил ноги и закинул руки за голову. Показав даме, что не собираюсь никуда уходить в ближайшее время.

– Хотите, чтобы я помогла вам встать? – спросила она, эта крошечная старушка, стоявшая с таким собственническим видом в комнате моей матери.

– Не кажется ли вам, – смеясь, заметил я, окинув выразительным взглядом собственную фигуру, – что ваша любезность излишне претенциозна? Я, по меньшей мере, вдвое тяжелее вас.

– Вероятно, вы правы, – кивнув, согласилась она.

Она вновь слегка сдвинула шкатулку, и тогда до меня наконец дошло, кто она и что делала здесь, обращаясь ко мне по имени, почему ей вполне могло не понравиться то, что я развалился здесь на одеяле, даже не сняв обуви. Она же стала второй женой отца, он познакомился с ней несколько лет назад на какой-то встрече пожилых людей – то ли на церковном собрании, то ли за игрой в домино. Что-то в этом роде. Я не удосужился слетать на свадьбу, поэтому никогда не встречался с ней, не считая сегодняшнего короткого представления, когда я заявился в отцовский дом.

Я сбросил ноги с кровати и поднялся до сидячего положения, чувствуя лишь легкое головокружение. Мирна – по-моему, так ее звали? Да, я почти уверен, что Мирна.

– Подозреваю, мне пора подниматься, – сказал я. – Как там вечеринка?

Мирна поправила одно из своих ожерелий, отделяя его от других.

– Все идет отлично, – сообщила она. – Ваш отец послал меня взглянуть на вас. Все удивлялись, куда вы запропастились.

– О, простите. Я просто зашел сюда, чтобы сделать… гм… один телефонный звонок и… в общем… дело в том… мне понадобилось… мне нужно решить, должен ли я или… – окончательно сбившись с мысли, я поднял на нее глаза, на женщину, согласившуюся выйти замуж на моего отца, на женщину, которая теперь каждую ночь спит на этой самой кровати. Интересно, что побудило ее согласиться? Как мог кто-то подумать, что союз с человеком вроде моего отца будет правильным жизненным выбором?

Когда-то в юности, лет примерно в пятнадцать, я задал этот самый вопрос матери и практически попал впросак. Это неловкое, тревожное воспоминание, точно хирургический штифт в сломанной кости. Я вошел в эту комнату (я говорю: «вошел», хотя на самом деле ворвался, исполненный ярости на моего отца за недавнее посягательство на мою свободу – так я это понимал) и увидел ее сидящей на краю кровати. Она, должно быть, – как я понимаю теперь, – удалилась сюда отдохнуть от своеобразных «Sturm und Drang» [60] «Буря и натиск» ( нем. ) – период в истории немецкой литературы (1767–1785), связанный с отказом от культа разума, свойственного классицизму, в пользу предельной эмоциональности и описания крайних проявлений индивидуализма. , бушевавших в нашей квартире. Забавно, что понимание приходит только тогда, когда сам осознаешь родительские сложности. И вот мать сидела здесь, с раскрытой книгой на коленях. И эта книга, в тот момент, явилась для меня сущностью моих разочарований, их абсолютным катексисом [61] Психоаналитическое понятие, обозначающее направленность психической энергии (либидо) на объект и фиксацию на нем. .

Дело в том, что хорошим вечерним отдыхом мать считала перечитывание «Божественной комедии», в то время как отец предпочитал отдыхать с пивом, глядя по телевизору спортивные игры. То, что они прискорбно не подходили друг другу, казалось некой данностью, и она неизменно присутствовала на фоне наших жизней; подобно другим людям их поколения, они покорно смирились с этим, поглощенные домашней суетой, и просто стремились создать оптимальное воплощение семейного уюта. Но мне помнится, что лицо матери часто принимало отвлеченное, отстраненное выражение, словно ее мысли блуждали где-то далеко, в запредельных, не доступных никому из нас краях.

В тот момент, стоя перед ней в этой спальне, я захотел узнать, как это могло случиться. Что привело ее к такой ужасной ошибке, что толкнуло на ложный шаг, что ввело в заблуждение, заставив думать, что эта женитьба будет для нее правильным выбором?