Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

– Это наш совместный проект, – повторил он и, взяв ее руку, положил себе на колени и накрыл своей ладонью. – Наш с Клодетт. Создание этого фильма можно назвать нашей общей заслугой, как в режиссуре, так и в сценарии.

Клодетт прищурилась. Но ее рука даже не дрогнула. Кондиционер выдал легкое, точно вздох, дуновение жаркого воздуха. Журналист, выпрямившись в своем кресле, принялся что-то строчить в своем блокноте, понимающе кивая головой.

– В сотрудничестве с Клодетт, – продолжил Тимо, – меня восхищает то, что совершенно невозможно сказать, где заканчивается ее видение эпизодов и начинается мое. Наше партнерство поистине исполнено симбиотического благотворного сочувствия. Почему, собственно, роли актера, режиссера и сценариста так строго разграничены? Почему бы не сломать жесткие рамки и не посмотреть, что получится? Пусть границы будут размытыми, перевернутся с ног на голову общепринятые иерархии и структуры. Единственным способом создания чего-то нового является…

Внезапно перед мысленным взором Клодетт вспыхнуло воспоминание: спина, склоненные плечи и голова студентки, сидевшей за столом в их алькове. Ради нее Клодетт покрасила нишу водоэмульсионной краской цвета морской волны, чтобы сотрудница обрела личное пространство, почувствовала, что у нее есть собственная территория, пусть маленькая, в этой принадлежащей им комнате. Увлеченная важностью такого занятия, Клодетт накатывала валиком краску, закрепляла полки на стене, обеспечила рабочее место пеналом для ручек, удобным ковриком для мышки, наушниками, чтобы девушке не приходилось зажимать телефон между ухом и плечом, сворачивая шею от напряжения. Эта девушка стала их первой секретаршей – раньше они с Тимо не нуждались в посторонней помощи, – и Клодетт хотелось, чтобы она чувствовала себя желанным, ценным и окруженным заботой человеком. Но чего-то – что бы это могло быть? – должно быть, не хватило, что-то не подошло ей, поскольку, проработав всего два месяца, она ушла без предупреждения и объяснения причин. Однажды утром они просто обнаружили стикер на экране монитора: « Я не вернусь ». Ни подписи, ни объяснений, нечего. Клодетт сняла записку с экрана, озадаченно и удивленно вчитываясь в три этих коротких слова несколько минут, ведь ей казалось, что она была добра к девушке, любезна и щедра, как хороший работодатель. Она давала деньги на такси, если та задерживалась с работой допоздна; никогда не возражала, если девушка опаздывала с обеда. Если Клодетт приходилось надолго уезжать из дома на поиски мест для съемок, осветительной аппаратуры, пробы или подбор актеров, то она всегда загружала холодильник продуктами и включала отопление. Что же могло быть не так?

Клодетт испытала сильное желание встать и подвигаться, походить, возможно, вообще выйти на улицу. Оно поднималось от самых ступней вверх по ногам, завихрялось вокруг талии, взмывало по спине к шее и к голове. Тимо, кажется, почувствовал эту перемену. Может, ее рука под его ладонью сжалась или дрогнула, поскольку давление его руки стало более основательным и жестким. Не глядя на нее и незаметно для журналиста, он передал молчаливое сообщение: «Терпи, сиди спокойно, я знаю, что ты ненавидишь такую болтовню, но скоро она закончится». Как обычно, вдруг возникло побуждение резко встать и воспротивиться. Школьные отчеты о ее поведении обычно сообщали: «Клодетт не умеет сидеть спокойно». «Assieds-toi!» [58] Сиди спокойно! ( Фр. ) – обычно выговаривала ей мать за обеденным столом. Клодетт представила, как славно было бы сейчас прогуляться по Восемьдесят шестой улице, вдыхая свежий весенний воздух, разглядывая встречных прохожих, почувствовать под ступнями вибрацию городской жизни, скользя мимо витрин магазинов, обеденных столов, вдоль строительных лесов и кафе-мороженых, мимо гастрономических прилавков, всем телом почувствовать встряску от грохота подземных электричек в глубоких туннелях метро и стряхнуть с себя тягостное ощущение этого разговора, этого интервью, этой случайной встречи, чтобы освободить голову от такой чепухи и задуматься о важных вещах.

Потому что здесь думать она не в состоянии, именно сейчас, когда этот занудный журналист высасывает слова из Тимо, из нее и наполняет ими свой блокнот. Этот парень развалился на кресле в ее комнате, купленном для нее матерью на блошином рынке, прекрасном кресле с плоскими дубовыми подлокотниками и гобеленовой обивкой. Способен ли этот бумагомаратель оценить его красоту, тонкое мастерство исполнения? Клодетт не думала, что способен.