Мэгги О'Фаррелл - Там, где тебя ждут

– Нет, – очкарик покачал головой, – мы не работаем вместе. Найл занимается сейсмологией, а я просто… – он помедлил, словно размышляя, что лучше сказать, – я занимался… но в данное время я не работаю. Мне… – на большее его не хватило.

В их разговоре внезапно образовался странный, впечатляющий провал. Розалинда практически чувствовала, как его края раздвигают стены молчаливого салона с утомленно задремавшей швейцарской парочкой, стремительно перемещаясь на окружающий пейзаж, пока унылый, типичный для Южноамериканской равнины – плешивая каменистая земля, стайки кактусов и надменные ламы. Похоже, она ненароком напала на нежелательную для этого очкарика тему, вероятно, он и сбежал сюда именно поэтому. Теперь ей стало ясно, что этот мужчина, эти два мужчины, пережили какую-то ужасную личную драму. Ей встречались такие бедолаги прежде, мучительное отчаяние в глазах, атмосфера гнетущего напряженного молчания заглохшего разговора: это может подразумевать разрыв, потерю, безутешную утрату какого-то рода. У них что-то произошло, что-то закончилось, их постигла какая-то мучительная потеря. Розалинда поняла это. Жизнь мужчин сошла с накатанной колеи, и вот они здесь, так же как она, на этой высокогорной боливийской равнине Альтипано.

– Я не… я… – опять попытался сказать американец, его руки, державшие путеводитель, подрагивали – от горя или болезни, или от того и другого, Розалинда не знала, да и не хотела знать.

– Вы взяли короткий отпуск, – спокойно закончила она за него и отвернулась к окну, показывая, что больше она выспрашивать не будет, что разговор можно прекратить, если он того желает.

И он пожелал. В течение следующего часа или около того тишину нарушали только врывающийся в окна ветер да пощелкивание маятника сейсмографа, регистрирующего все увеличивающиеся дорожные ухабы под колесами внедорожника.

Пока они мчались к пустыне – охряным равнинам, перемежающимся песчаными холмами и странного вида выветренными скальными формациями, – Розалинда вспоминала о своих проблемах. «Самое ужасное, – думала она, – что Лайонел даже не намеревался извиняться». Он думал, то есть, видимо, думал, что наличие сына, которого он содержал двадцать лет, не требует никаких оправданий или извинений. Более того, видимо, он полагал, что это ее совершенно не касается. Увидев положенную перед ним на стол пачку чеков и счетов, он опустил голову и закрыл лицо руками, и тогда она подумала, что, охваченный угрызениями совести и чувством вины, он не смеет взглянуть ей в лицо. Она, его жена, поддерживавшая его в этой стране три десятка лет, помогавшая и облегчавшая ему жизнь на каждом этапе карьеры, устраивавшая ленчи, обеды и приемы и развлекавшая бог знает каких сановников или политиков, с которыми он мог случайно столкнуться, ежедневно заботившаяся о наглаженных шелковых платках в его нагрудном кармане и о бутоньерках в петлице, подбиравшая шляпу к его лысеющей макушке перед тем, как выпустить его в этот знойный город. Однако, когда он поднял голову, выражение его лица стало для нее полной неожиданностью, поскольку оно не выглядело ни пристыженным, ни вороватым, ни даже примирительным. Наоборот, муж выглядел сердитым и усталым, словно она приставала к нему с какими-то ерундовыми делами или посмела сунуть нос не в свое дело.

Сняв очки, массируя пальцами переносицу и потирая лоб, он одновременно повествовал о том, как много лет назад, когда она, Розалинда, проводила отпуск в Англии, он начал «видеться» – как будто дело касалось только глаз, видения, предполагая участие одного только органа чувств, – с одной женщиной.

«В его устах это прозвучало так, – подумала она, сидя во внедорожнике и чувствуя болезненные толчки от каждого ухаба и камня на взбирающейся в гору дороге, которые передавались от колес, осей и подвески машины к продавленным сиденьям и выше к ее позвоночнику, – как будто я уезжала на отдых. Как будто я развлекалась там, живя в Англии в тот год, почитывая журналы и встречаясь с друзьями, хотя фактически я помогала сестре, преждевременно разродившейся второй парой двойняшек».

В общем, пока она приучала старших детей к горшку, помогала купать младенцев, изводилась с бесконечными стирками, вскакивала по ночам, чтобы подогреть бутылочки, договаривалась с патронажной сестрой о прикорме апельсиновым соком или утешала рыдающую сестру, ее собственный муженек, находясь в их уютном доме в Сантьяго, «виделся» с другой женщиной.