Хаим Граде - Синагога и улица

— Здравствуйте, ребе.

Никогда прежде он не поворачивался так стремительно, чтобы увидеть, кто говорит. В его лавке стояла Басшева Раппопорт в той же самой одежде, которая была на ней перед отъездом. Ее лицо помолодело, посвежело. В обеих руках она держала большие вязаные торбы, наполненные фруктами.

— Мой сын, ваш ученик, и мой деверь прислали вам шалахмонес [206] Подарок на праздник Пурим ( идиш ). , яблоки из их садов, — сказала Басшева, немного смущенная взглядами окружающих.

Постоянные покупательницы давно знали ее и переглядывались многозначительно.

— На следующий день после Пурима — вторая годовщина смерти моего мужа. Я приехала, чтобы поставить надгробие, которое не успела установить на его могиле прежде, чем уехала на свадьбу сына.

Может быть, Басшева не имела в виду ничего, кроме того, что сказала. Может быть, она сказала только это с оглядкой на окружавших ее женщин. Но реб Авром-Аба услыхал в ее словах добрую весть о том, что для нее, как и для ее детей, уже закончился траур по мужу. Реб Авром-Аба хотел расспросить о своем ученике и о той семье, в которую он вошел, но такие разговоры на глазах у чужих людей были выше его сил. Поэтому он вышел из-за прилавка и только посмотрел на принесенные ему яблоки. Покупательницы тоже заглядывали в торбы с фруктами.

— Антоновка, — произнесла одна из женщин, подбрасывая вынутое из торбы яблоко.

— Паперовка, — сказала другая, вынув яблоко из второй торбы.

С сияющими глазами и покрасневшим лицом Басшева рассказала, что в начале зимы у антоновки была беловато-желтая кожура, а у паперовки — беловато-зеленая, свежая и с глянцем. И сейчас, когда кожура уже сморщилась и пожелтела, мякоть под ней остается белой с приятным кисло-сладким вкусом. Басшева совала в руку каждой из окружавших ее женщин по яблоку в качестве подарка на Пурим и рассказывала с бодрым смешком, что в имении деверя стала настоящей специалисткой по фруктам и овощам, по молочным продуктам и даже по меду. Реб Авром-Аба Зеликман слушал и молчал. Он не мог придумать, что ему теперь сказать, и никак не мог отогнать постороннюю мысль о том, что, судя по ее смеху, она еще довольно молодая женщина.

То время, что Басшева провела в имении деверя под Либавой, она с каждым днем все отчетливее видела, что через женитьбу с дочерью дяди ее сын не достиг никакого счастья. Его суженая — обычная молодая женщина, даже не красивая. Тесть — не слишком крупный землевладелец, а теща — простоватая еврейка, погруженная в ведение хозяйства, беспокоящаяся о двух других, еще не вышедших замуж дочерях и недовольная мужем за то, что он, по ее мнению, такой беспечный. Именно деверь Борух-Исер, не понравившийся Басшеве, когда он приезжал в гости в Вильну, понравился ей в своем имении больше всей своей семьи. В его широте, мудрости, в его желании выполнить свои обязанности и перед Богом, и перед людьми она узнавала характер своего мужа, когда тот был помоложе. Она отчетливо понимала, что Гавриэл пошел на этот брак скорее из-за дяди, чем из-за его дочери. Когда Басшева сказала, что возвращается домой, Борух-Исер только сделал вид, что огорчился. Басшева почувствовала это, но не обиделась, потому что понимала, что ее деверь и свояк стыдится того, что не так преуспевает, как изображал в Вильне. Понимал он и то, что две свояченицы долго вместе жить не смогут. К тому же умный дядя боялся, как бы Гавриэлу из-за матери не разонравилась молодая жена. Сын не отходил от матери:

— Не уезжай! Не уезжай!

И о сестре, живущей в Париже, он тоже говорил с такой тоской, что Басшева вздрагивала и тихо ругала его:

— Ты сошел с ума или что? Ты только что женился и уже кричишь, что не можешь жить без меня и без сестры. А что скажет твоя жена? Что скажет твоя теща?

При расставании Гавриэл вел себя еще глупее. Он все время целовал ее и кричал жене:

— Этеле, посмотри, какая у меня молодая и красивая мама!

Невестка смотрела на нее растерянно, виновато. У Боруха-Исера слезы стояли в глазах, а теща Гавриэла обеспокоенно вздыхала. Как ни тяжело было Басшеве расставаться с сыном, в глубине души она радовалась, что уезжает, пока еще может распрощаться со всеми по-доброму и по-дружески. Однако после возвращения в Вильну, во время своего второго визита в лавку Зеликмана, когда он расспрашивал ее о сыне и о семье его дяди, Басшева отвечала с горечью, что Гавриэл, как говорится, променял ботинок на лапоть. Ведь с такой головой, как у него, он мог бы стать самым лучшим знатоком Торы. Он нарушил клятву, данную отцу, чтобы стать зятем своего дяди, владельца небогатой сельскохозяйственной усадьбы. Чем дольше Басшева говорила, тем растеряннее реб Авром-Аба пожимал плечами, пока сердито не перебил ее: