Хаим Граде - Синагога и улица

— Я был в миньяне Синагоги Гаона и разговаривал с аскетами о том, чтобы меня зачислили в их миньян и я получал бы финансовую поддержку. Они ответили, что эта поддержка не составляет и трети того, что необходимо для самой скромной жизни, и что синагогальные старосты вообще не согласятся на прием еще одного аскета. — Реб Йоэл немного постоял молча, заполняя своим большим телом тесную комнатку. Потом присел на табуретку и вздохнул. — Начинать сейчас изучать какое-то ремесло для меня уже поздновато, но для занятия торговлей я, может быть, еще сгожусь. Почему бы мне в канун каждой субботы не продавать на рынке рыбу, как ты продаешь яйца и птицу домохозяйкам? Что ты скажешь на это, Гинделе?

Поначалу раввинша не верила, что ее муж говорит серьезно, но когда она поняла по его лицу и голосу, что он не шутит, то расплакалась еще сильнее, чем утром, когда рассказывала об обидах, которые ей приходится терпеть от клиенток. Гинделе было очень больно от того, что ее Йоэл заподозрил, будто она требует, чтобы он стал добытчиком. Но его план показался ей таким нелепым, что она рассмеялась посреди плача и спросила, почему ему взбрело в голову торговать именно рыбой. Не потому ли, что он в последнее время имел дело именно с рыботорговцами — старшими братьями обивщика Мойшеле Мунваса?

— Действительно, реб Йоэл Вайнтройб и братья обивщика слеплены из одного теста! Хи-хи-хи, — смеялась Гинделе и тут же снова плакала.

Так продолжалось до тех пор, пока она совсем не успокоилась и начала накрывать на стол. За едой она смотрела с любопытством — как будто они только что стали женихом и невестой — на то, как Йоэл старается не оставлять крошек в бороде и не испачкать пальцы куриным жиром. Гинделе украдкой улыбалась и думала, что ради счастья иметь в мужьях такого деликатного, чистоплотного и ученого человека она готова трудиться еще больше и тяжелее.

Потом в сумрачной спаленке Гинделе слышала, как муж вздыхает в тишине и не может заснуть. Хотя она была измучена продолжавшейся целый день беготней с товаром вверх и вниз по ступенькам, Гинделе тоже не могла заснуть. В светлые ночи ей с ее кровати была видна борода мужа — медь с серебром — и его предплечье с белым закатанным рукавом рубашки. Он привык лежать лицом к потолку, на высокой подушке, подложив под затылок согнутую руку. В такие ночи, когда ей не спится, она не перестает удивляться, откуда у нее взялся такой здоровенный мужчина, с которым ей хорошо, как маленькой девочке в одной комнате с папой. Однако на этот раз ночь была иссиня-черная и густая, как чернильница, полная чернилами. Поэтому Гинделе не могла его разглядеть, она только чувствовала, что он не спит, и хотела услышать его голос. Поскольку сегодня утром и вечером она плакала, то теперь, лежа в полночь на своей кровати, хотела немного утешиться, укутавшись в его добрые слова.

— Йоэл, ты не спишь? Скажи мне, Йоэл, ведь с женой, которая в течение десяти лет не рожает детей, надо по еврейскому закону развестись. Так почему же ты со мной не развелся?

У аскета стало еще тяжелее на сердце из-за раввинши. Прошло уже больше тридцати пяти лет с их свадьбы, а она все еще об этом думает! Поэтому он ответил ей деланно игривым тоном:

— Ведь неизвестно, кто из нас двоих виновен. Поэтому по закону я не обязан разводиться с тобой.

— Но ты же мог попытаться, — ласково и заигрывающе проворковала Гинделе. — Ты должен был со мной расстаться и жениться на другой. Тогда бы ты знал точно.

Реб Йоэл не ответил, его клонило в сон. Только в одном уголке его мозга еще бодрствовала мысль, что, если бы у него были дети, он бы не мог просто так оставить должность раввина в Заскевичах. Ему бы пришлось нести бремя семьи. С другой стороны, он не уверен, что дети принесли бы ему радость. Молодые по природе своей горячи, они не считают нужным выбирать золотую середину, особенно в наше время. Так что либо у него были бы дети-фанатики, наподобие нынешних ешиботников, которые ненавидели бы светских людей, либо его дети сами были бы светскими и ненавидели Тору и тех, кто изучает ее. Хотя мать этих детей, возможно, действительно была бы счастлива.

Его веки опустились, и мысли замерли в затемненном мозгу, как стоячая вода. Однако со второй кровати к нему, как лучи света, все еще тянулись слова, и веселый полудетский голос не давал ему заснуть.

— Знаешь, Йоэл, когда я тебя полюбила? Сначала, когда покойный отец привел тебя к нам домой, я испугалась, что ты такой высокий и крупный мужчина. Ведь я такая малюсенькая. Но когда мы в первый раз перед помолвкой вышли на прогулку и ты рассказал мне историю про маленькие подушечки, я сразу же тебя полюбила.