Хаим Граде - Синагога и улица

Хотя Мойшеле и выглядел болтуном, он знал, о чем надо молчать, и ни слова не сказал Нехамеле о своей прежней любви. Через пару месяцев после свадьбы, уже проживая во дворе Лейбы-Лейзера, обивщик заскучал по модистке и отправился к ней с кучей подарков. Однако, вместо того чтобы броситься ему в объятия, страдая от тоски по нему и понимая, что больше его не стоит обижать, она встретила его грубыми речами, подобающими рыночной торговке.

— Ты женился на этой мелкой рыбешке, а меня хочешь в любовницы? Шиш тебе!

Берта Сапир всегда носила короткие платья, открытые блузки, расстегнутую безрукавку, даже чулки она не подтягивала, как следует. Пусть все увидят ее фигуру — и лопнут! Корсет, жесткая нижняя юбка — это все для уродливых жирных женщин, а она в этом не нуждается. Сколько бы Берта ни наклонялась и ни садилась в своем небрежном одеянии, ее тело оставалось крепким и упругим, как стальная пружина. Но характер у нее был отнюдь не стальной. Она была ленива, любила сидеть дома, но при этом постоянно фантазировала о романах. Ее первый жених сразу же понял, что ей надо поклясться в вечной любви. Однако его вечная любовь продолжалась от силы три месяца. Потом она крутила роман с женатым. Он рассказывал ей, как мучается со своей проклятущей женой, — и про Берту Сапир стали говорить, что она соблазняет чужих мужей. Модистка очень страдала от этой дурной славы и начала избегать мужчин, как бешеных собак. Так продолжалось до тех пор, пока она не познакомилась с Мойшеле Мунвасом. Он был холостяком и просто мечтал на ней жениться, только его братья запретили ему. Когда он от великого огорчения пошел по свету, Берта Сапир осталась ему верна. А когда Мойшеле вернулся, она припала к нему, как жаждущий к воде. Она не сомневалась, что, раз ее жених выучился специальности и становится самостоятельным человеком, он освободится от своих братьев и они поженятся. Однако выяснилось, что он ищет невесту с деньгами и достойной родней.

— Я тебя понимаю, — сказала модистка, делая вид, что продолжает спокойно работать, хотя вместо того, чтобы попасть иголкой в край шляпки, она уколола себе палец. — Ты взял себе женушку, которую все жалеют, пришибленную, послушную, чтобы она боялась каждого твоего окрика, а меня ты хочешь в качестве любовницы на стороне. Не в этой жизни!

Мойшеле стал оправдываться, говорить, что братья-злодеи принудили его к этому. Клялся, что не может без нее жить, — но ничего ему не помогло. Берта Сапир велела ему убираться и больше не показываться ей на глаза до тех пор, пока он не разведется со своей скромницей, с этим выжатым лимоном. Мойшеле вскипел, обозвал ее припадочной и вышел, хлопнув дверью, чтобы не слышать, как Берта кричит ему вслед:

— Цыган! Цыган!

Но и через несколько дней его ноздри все еще щекотал запах одеколона модистки. Его безумно тянуло к этому теплому гибкому телу.

Теперь он все рассказал жене точно так же, как прежде все от нее скрывал: он женился на ней, потому что братья сживали его со свету, но любит он модистку Берту Сапир. Нехамеле ощутила, как кровь в ее жилах леденеет. Она смотрела на него так, будто вдруг увидела за его черными усами черта. Потом она рыдала несколько дней подряд. Муж дал ей хорошенько выплакаться, а потом спросил с садистским спокойствием:

— Ты согласишься на развод?

— Нет, — прошипела Нехамеле сквозь стиснутые губы и пригрозила ему, что все расскажет его братьям. Мойшеле, казалось, ждал этой угрозы и в ответ громко, даже с каким-то визгом рассмеялся. С тех пор, как понял, что потерял свою возлюбленную навсегда, он утратил весь свой прежний страх перед братьями и все почтение к ним, особенно учитывая, что ему незачем больше к ним приходить.

— Прошу тебя, иди к моим братьям! Не возвращайся домой, пока не побываешь у них. Ты слышишь?! — стал он теснить ее к двери и в итоге вытолкал на улицу.

Через город Нехамеле шла как слепая. Только перейдя мост через Виленку и поднявшись по Поплавской улице, она просветлела взглядом. Ее по-детски обрадовали и удивили покрытые густой листвой деревья. В наполовину каменном, наполовину деревянном дворе Лейбы-Лейзера не росло ни куста, ни травинки. Там можно было забыть, что сейчас на свете весна и что с деревьев уже опали белые цветы. Нехамеле смотрела на желто-зеленые ползучие растения над воротами по улице Копаница и думала, что, живя здесь, даже не подозревала, как ей хорошо. Каждый домик и каждое окошко на берегу Виленки подмигивали ей весело и уютно. Летом, приветствуя ее, шумели зеленые ветви, зимой, когда она выходила утром во двор, ей казалось, что заснеженные деревья знают, что ей снилось всю ночь. Клиентки любили ее и никогда с ней не торговались. О, если бы она осталась старой девой и промечтала бы всю жизнь о том, что счастье еще придет к ней!