Хаим Граде - Синагога и улица

Реб Йоэл молча слушал, опустив голову. Только раз он повернулся к Гинделе, стоявшей за его стулом, словно на страже. Они встретились взглядами и поняли, что оба хотят знать, случайно ли заскевичский садовник въехал в квартиру в том же дворе, где живут они, или же он сделал это нарочно? Перепуганная Гинделе начала оправдывать мужа:

— Раввин ведь не виноват. А если бы раввин остался в Заскевичах, разве ваш Палти примирился бы со своими братьями?

— Я ведь не говорю, что ребе виноват, — принялась оправдываться уже Грася и отступила назад, чтобы скрыться среди теней, поглотивших стены, пол и потолок комнаты.

Аскет все еще сидел молча и разглаживал обеими руками на колене свой длинный шерстяной арбеканфес. Он думал о своем отъезде из Заскевичей, вызванном тем, что у него не хватало моральных сил требовать от евреев, чтобы они вели себя в соответствии с законом. Теперь он видит, что есть евреи, например этот слесарь реб Хизкия и такой вот Палтиэл Шкляр, которые как раз любят суд и закон; они любят ставить все на острие ножа — все или ничего!

Жители двора Лейбы-Лейзера быстро полюбили новую соседку Грасю за ее благородное, вызывающее доверие лицо и дружелюбность. Точно так же быстро они невзлюбили ее мужа. Хотя она на него не жаловалась, всем сразу пришла в голову одна и та же мысль, что этот молчун-садовник угробил попусту молодость и красоту своей жены.

Палтиэл Шкляр был ниже Граси. У него была большая голова, длинное лицо, глубоко посаженные бегающие карие глаза и мясистый шелушащийся нос. Торчащая вперед нижняя губа выглядела жесткой, как подошва. И летом, и зимой он носил тяжелые сапоги с подковами, звонко стучавшими по булыжной мостовой, а в руке всегда держал толстую палку, как торговец вразнос, ходящий по деревням. Шагая через двор и по окрестным переулкам, он ни на кого не смотрел, никому ничего не говорил и даже не отвечал на приветствия. Его потное лицо было напряжено, как будто он проталкивался через густую толпу, хотя никто не загораживал ему путь. Когда он не ездил в Ошмяны по делам своего суда, то часто просиживал целые дни в синагоге Лейбы-Лейзера, но ни единым словом не обменивался с постоянными прихожанами, точно так же, как избегал дружеского общения с обитателями двора.

Прихожане заметили, что садовник иногда остается сидеть во время молитвы «Шмоне эсре», не встает даже во время «Кдуши» [76] «Кдуша» («освящение»; др.-евр. ) — фрагмент из молитвы «Шмоне эсре», чтению которого во время общественного богослужения придается особое ритуальное значение. , как будто не видит и не слышит, что делается вокруг. Он часами сидит над открытой книгой Мишны и не переворачивает страниц. Зная, что у садовника умерло единственное дитя, молящиеся сочувствовали несчастному отцу и хотели утешить его. Однако его напряженное и даже злое молчание отталкивало людей, пытавшихся подойти к нему с утешениями.

Хуже всех почувствовал себя аскет реб Йоэл, когда другие молящиеся разошлись, а он остался в синагоге наедине с погруженным во мрак Палтиэлом Шкляром. Тот сидел в углу бимы, неподалеку от выхода, и, казалось, сторожил, чтобы бывший заскевичский раввин не сбежал из этого тихого ада синагоги. Реб Йоэл ощущал, что садовник мордует его своим молчанием. Загородившись в своем восточном углу томом Геморы, он рассматривал садовника издалека. В Заскевичах Палтиэл Шкляр не носил бороды и выглядел намного моложе. Теперь его длинное лицо было покрыто мелким сивым волосом, как будто с чердака свалилась паутина и осталась лежать на его щеках. Он сидел неподвижно, и с его уст не срывалось ни звука. Однако, хорошо к нему присмотревшись, можно было заметить, как меняется выражение его лица.

Из-за своего стендера реб Йоэл видел, что садовник зло хмурится, а его торчащая вперед губа выдвигается вперед еще больше, как будто он раздумывал, как вести войну с братьями не на жизнь, а на смерть. Выражение злости понемногу переходило в выражение удивления, как будто ему не верилось, что он и братья стали кровными врагами. Потом остолбенение на его физиономии перешло в блестящую красноту, как будто он стыдился этой семейной ссоры. Наконец его лицо скрылось в густой темноте. Он остался сидеть в оцепенении, будто все его мысли погасли. Реб Йоэл ощутил дрожь в руках и коленях. Господи! Ведь легко представить, что и с небольшими деньгами можно было бы спасти мальчика. Реб Йоэл не мог вынести того, что этот сокрушенный своим горем человек не разговаривает с ним; ему было бы приятнее, если бы тот ругал его. Он направился к садовнику и заговорил с ним нарочито ободряющим тоном: