Хаим Граде - Синагога и улица

— Твое место новый даян не займет и тебя не заслонит ни в глазах гродненских евреев, ни в глазах евреев из других мест, которые приезжают к тебе.

По улыбке в глазах жены реб Мойше-Мордехай понял, что и она думает, что он не должен устраивать войну с мужем дочери старипольского раввина.

— Я не боюсь и вообще не думаю о том, заслонит ли он меня, — сказал реб Мойше-Мордехай, открыв лежавшую на столе книгу и заглядывая в нее.

Он не хотел, чтобы дошло до разговора с женой о его первой невесте, когда они оба пребывают в трауре по своему единственному ребенку. Но Соре-Ривке траур не мешал говорить спокойно и открыто, что, коль скоро он когда-то унизил дочь старипольского раввина тем, что разорвал помолвку, он должен остерегаться, как бы снова не унизить ее, не допустив ее мужа в раввинский суд.

— Ты говоришь так, будто все это зависит только от меня одного, — реб Мойше-Мордехай закрыл книгу и встал. — Что касается приема нового члена в раввинский суд, у других даянов есть точно такое же право голоса, как и у меня, и они его не хотят принимать ни в коем случае! Если бы такая история произошла в другом городе, а я заседал бы на суде Торы между сторонами, я бы тоже постановил, что грайпевский раввин не прав и совершает несправедливость, пытаясь силой пролезть в члены раввинского суда.

В комнату вошли двое молодых людей, прилично одетых и с хорошими манерами. Сора-Ривка видела, что муж с подчеркнутой любезностью пошел навстречу гостям. В то же самое время выражение его лица стало еще озабоченнее.

— Шолом алейхем! Это братья Кенигсберг, сыновья грайпевского раввина. Они оба зятья гродненских обывателей, — представил гостей Соре-Ривке реб Мойше-Мордехай и подмигнул раввинше, намекая, чтобы она вышла.

Сора-Ривка посмотрела на молодых людей сначала удивленно, потом с любопытством и теплом и, наконец, растерянно. И тихо вышла из комнаты заседаний раввинского суда.

Братья Кенигсберг отвечали раввину на его дружеские расспросы об их домашних и торговых делах, но не находили в себе мужества сказать, ради чего пришли. Реб Мойше-Мордехай попытался помочь молодым людям: они наверняка пришли сказать, что не принимают участия в конфликте с гродненским раввинским судом. Так пусть они знают, что он и сам это понял, хотя причиной конфликта является их отец. Обрадованный тем, что раввин не возлагает ответственность на них, младший из братьев сказал, что он, как и его брат и сестра, вообще считает неправильным, что отец отказался от места городского раввина в Грайпеве.

— Наверное, ваш отец больше не хотел нести на себе ярмо ответственности за целую еврейскую общину, — стал оправдывать своего оппонента гродненский раввин.

— Да, отец больше не хотел оставаться в Грайпеве, — с тоской проворчал старший из братьев, и реб Мойше-Мордехай в то же мгновение подумал, что, скорее, это их мать больше не захотела оставаться в маленьком местечке.

Комната постепенно наполнялась молчанием. Полосы света бегали и играли на темно-коричневых кожаных корешках стоявших на полках святых книг. Большая муха с басовитым жужжанием билась в оконное стекло. Два брата взглядами давали понять друг другу, что надо уже начинать говорить, что они не могут больше отнимать время у раввина. Старший брат откашлялся и как будто прокукарекал, что они зашли спросить, не могут ли они что-нибудь сделать, чтобы уладить конфликт. Раввину не понравилось, что молодые люди притворяются дурачками. Поэтому он ответил резко, сказав, что они, конечно, могут сделать нечто большее, чем просто уладить конфликт. Они должны добиться от отца, чтобы он не требовал того, что ему не причитается ни по закону, ни по справедливости.

— Не отец, а синагогальные старосты ведут эту войну, — ответил младший из братьев.

Раввин нетерпеливо махнул рукой и отошел к окну:

— Не говорите мне этого. Вы же учились в ешивах. Вы знаете выражение: «Не мышь украла, а дыра украла!» [245] Трактат «Гитин», 45:1. Смысл это талмудического выражения в том, что в краже виноват не столько вор, сколько условия, сделавшие кражу возможной.

Братья снова переглянулись. То, что раввин стоял у окна спиной к ним, как бы давало им понять, что разговор закончен и они могут идти. Наконец младший из братьев, Гедалья, набрался мужества и воскликнул, что, если их отца не примут в члены раввинского суда, конфликт еще больше разрастется. Реб Мойше-Мордехай ответил на это кивком головы, давая понять, что услышал их. И как только два брата вышли, он, взволнованный, вошел в спальню жены.