Хаим Граде - Синагога и улица

— Ты умная, но не добрая.

Сказал вроде бы в шутку, но задним числом невеста поняла, что он испугался ее всерьез.

— Знаешь, почему жетловчанин не хочет меня? — сказала Переле отцу, сжав губы. — Стариполе слишком мало для него, и я тоже слишком мала ростом для него. Он хочет большой город и большую невесту, целую корову, жирную корову, глупую и добрую ему хочется. Но добрых дураков не бывает. Дурак — это урод, а урод не может быть добрым, — продолжала напевать дочь, и отец слушал, глядя на нее своими беспокойными водянистыми глазками. Потом старик снова уткнулся в том Геморы, подумав при этом, что насчет ее характера жетловский гаон не ошибся.

Переле снова стала невестой. На этот раз кейданского ешиботника Ури-Цви Кенигсберга, здоровенного и красивого парня с сияющими глазами и ясным лицом, медлительного и доброго. Когда невеста сравнивала его со своим первым женихом, ей казалось, что она должна быть довольна, что тот раскаялся в их помолвке. Жетловец был тощий и узкий, с большим изогнутым носом, в который он к тому же говорил, словно гудел в шофар. Только глаза у него были умные, смеющиеся, блестящие, как серебряная вышивка на талесе. Чтобы оправдаться перед невестой за свою нечеткую речь, жетловчанин при первой же встрече сказал Переле, что Моисей был заикой, но тем не менее покорил всех своей Торой. Кайдановский же парень, помимо того что был ученым, умел говорить красиво. Невеста даже боялась, как бы у нее не увели такого удачного жениха, поэтому торопилась со свадьбой. Просидев пару лет на содержании тестя, ее муж получил место раввина в Грайпево. Реб Ури-Цви Кенигсберг не хотел навязывать себя Стариполю только потому, что он зять старого раввина. Поэтому он отправился в общину поменьше еще при жизни тестя. Переле стала грайпевской раввиншей и родила дочь и двух сыновей.

Время от времени до нее доходили известия о первом женихе. Жетловчанин женился на дочери гродненского раввина и быстро делал карьеру. Никто его не продвигал, и сам он не проталкивался вперед, чтобы занять лучшее место, однако Мойше-Мордехай стал главой раввинского суда Гродно еще при жизни тестя. Потом Переле узнала, что раввин Айзенштат уже считается одним из величайших раввинов поколения и что к нему обращаются с вопросами со всего света. Его хотят назначить городским раввином Белостока, даже Лодзи. Однако гродненские обыватели следят во все глаза, чтобы у них не похитили их сокровище. Когда грайпевская раввинша слышала такое, у нее пересыхало во рту. Она вспоминала, как ходил и как говорил Мойше-Мордехай, словно он лишь вчера был ее женихом. В каждом его движении, в каждом повороте головы был виден илуй. Каждый его ответ на вопрос блистал гениальностью.

Чем больше все хвалили гродненского раввина, тем больше недостатков Переле находила в собственном муже. Он простак, во время суда Торы у него получается, что обе стороны правы. Обыватели его не боятся. В качестве проповедника он годится только для маленького местечка. Он боится произносить проповеди в большом городе и выдвигать свою кандидатуру на место раввина. Но то, что человек по-настоящему умеет, он не боится показывать никому. Не говоря уже о том, что в изучении Торы нет никакого сравнения между ним и ее покойным отцом. Переле принялась искать и находить изъяны и во внешности своего мужа, и в его привычках: раввин не должен быть таким высоким и полным. Сколько она ни требовала, чтобы он гладко расчесывал пейсы, они у него все равно вьются, как у барана. Когда он пьет чай, то сопит, потеет и отдувается толстыми губами, как будто обжегся. Но все эти изъяны грайпевская раввинша находила, только когда ей говорили про гродненского раввина. В обычные дни реб Ури-Цви был короной на ее голове. Она восхищалась его благородным лицом и беспокоилась о его здоровье. Однако, если долгое время никто не упоминал гродненского раввина, ей начинало этого не хватать. С мужем она об этом говорить не хотела и уж конечно не желала делиться этим с местечковыми обывательницами. У женщин может быть хорошая память. Они могут помнить, что гродненский раввин когда-то был ее женихом, а потом забраковал ее. Грайпевская раввинша совсем не любила общаться с женщинами, но, когда в доме гостил какой-нибудь приезжий раввин, а ее муж еще не возвратился из синагоги, Переле как бы между прочим спрашивала:

— Мы слыхали здесь, что гродненский раввин — один из величайших в поколении. В чем же его величие? Он действительно такой гаон, как про него говорят?