Марсель Эме - Человек, проходивший сквозь стены

— Да, — повторил Антуан. — Нравится.

И он беззвучно заплакал такими горючими и обильными слезами, что казалось, им не будет конца.

— У тебя что-нибудь болит? — спросила мать. — Тебе скучно без товарищей? — Он покачал головой. Припоминая, что он частенько плакал из-за их бедности, она попробовала успокоить его — положение их не такое уж скверное, за жилье уплачено, и теперь три месяца об этом можно не беспокоиться. A на прошлой неделе она нашла себе еще работу — полуторачасовую уборку по утрам, и ею довольны.

— А еще я тебе не рассказала, что вчера вечером подохла собака мадемуазель Ларриссон. Бедный Флик был неплохим псом, но раз уж он подох, почему бы этим не воспользоваться. С сегодняшнего дня я буду забирать остатки от обеда мадемуазель Ларриссон. Она мне сама это любезно предложила.

Антуану хотелось ответить на эти милости судьбы словами благодарности, но он не мог побороть подавленного состояния, и его мрачное настроение настолько встревожило мать, что на следующее утро она побоялась оставить его одного. В половине второго, видя, что он немного успокоился, она пошла делать уборку у мадемуазель Ларриссон, которая сейчас же нашла повод, к чему придраться.

Жермене Бюж не давала покоя тайная печаль Антуана, и она решила пойти к школе и порасспросить товарищей сына. Лучше всех она знала малыша Баранкена, которого часто встречала у постели Антуана или у входа в больницу.

Ее надежды полностью оправдались. Баранкен, ни секунды не задумываясь, рассказал, в чем было дело. От него Жермена узнала и о волшебных сапогах, и о дяде Викторе из Америки. Ей пришлось порядком побродить по улицам, прежде чем она отыскала лавку старьевщика. Витрина была освещена, но дверь заперта. Когда она попробовала повернуть ручку двери, торговец, отогнув край коврика, сделал ей знак уйти. Жермена, не поняв его жеста, показала ему на сапоги в витрине. Тогда старик приоткрыл дверь и спросил:

— Разве не понятно? Магазин закрыт.

— Закрыт? — удивилась Жермена. — Но ведь еще нет шести часов.

— Но я сегодня и не открывал. Сегодня у меня праздник. Смотрите.

При этом он показался весь, и Жермена увидела, что он был во фраке и в белом галстуке. Она попыталась объяснить причину своего прихода, начав было рассказывать об Антуане, который ждал ее дома, но старик прервал ее:

— Сударыня, я в отчаянии, но я вынужден напомнить вам, что сегодня день моего рождения. И у меня сидит друг, который пришел поздравить меня.

Он быстро посмотрел назад и сказал, понизив голос:

— Он волнуется. Он спрашивает, с кем это я разговариваю. Войдите и сделайте вид, что вы тоже пришли поздравить меня с днем рождения. Он очень рассердится, потому что страшно ревнив и всегда подозревает меня в чем-то. Но я с удовольствием проучу его разок.

Жермена воспользовалась приглашением и вошла вслед за стариком. В комнате не было никого, кроме чучела птицы, о котором ей было уже известно от Баранкена. На этот раз птица выглядела прямо-таки замечательно: она была в монокле, черная тесьма которого была привязана к одному из крыльев, а посредине длинной шеи был повязан белый галстук.

Торговец подмигнул Жермене и громко, как только мог, обратился к ней:

— Принцесса, как любезно с вашей стороны вспомнить о своем старом друге, какая приятная неожиданность для меня.

Злорадно улыбаясь, он украдкой посматривал на птицу, чтобы убедиться, какое впечатление произвели на нее эти слова. Жермена от изумления не знала, как себя держать, но так как словоохотливый торговец весь разговор вел сам, она ободрилась. А тот, повернувшись к птице, уже заявлял с победным видом:

— Принцесса мне все объяснила. Во всем виноват маршал д’Анкр.

Забыв о принцессе и повернувшись к ней спиной, он ринулся в дискуссию на историческую тему, из которой он, по-видимому, не вышел победителем и в конце концов замолчал, обиженно поглядывая на птицу. Жермена, которая и так потеряла уже много времени, воспользовалась этим молчанием, чтобы напомнить старику, что она пришла за сапогами.

— Любопытно, — заметил торговец. — Вот уж какой человек спрашивает о них.

— Сколько они стоят?

— Три тысячи франков.

Он ответил это машинально и не обратил внимания на замешательство покупательницы. Потом вдруг подскочил и возмущенно закричал, обращаясь к птице:

— Ну, конечно, вы и здесь перечите! Думаете, что сапоги не стоят трех тысяч франков. Пожалуйста, не стесняйтесь, скажите это вслух. Сегодня, когда вы в монокле, вам все разрешается.