Марсель Эме - Человек, проходивший сквозь стены

— Скотина! Метко же он угодил — прямо в пулемет.

Мадам Фриула, которая находилась в это время в задней комнате, услыхав шум, выглянула во дворик и увидела осколки разбитой бутылки в луже из коньяка.

— Ну, уж это слишком, — запричитала она. — Не успел вернуться домой, как снова безобразничаешь. Уж оставался бы там, где был. Разбить бутылку лучшего коньяку, который только что подорожал на десять процентов. А я-то думала пойти сегодня купить ему сапоги. Теперь можешь попрощаться с ними. И не заикайся больше о них. К тому же заставить меня платить за них бешеные деньги — это просто смешно. У тебя же есть пара совсем новых резиновых сапог.

Рожье вышел из больницы два дня спустя. Когда у себя дома он напомнил о сапогах, все были крайне удивлены. Однако мать тут же вспомнила о данном обещании и тихо проговорила:

— Сапоги, да, действительно.

Видя ее смущение, отец поспешил на помощь:

— Сапоги, — сказал он, — вещь хорошая, но говорить о них мы будем только тогда, когда ты будешь лучше заниматься в школе. Сломал ногу — и думаешь, что тебе все позволено. Когда ты лежал в постели, мама действительно обещала тебе кое-что. Но сейчас ты здоров и перед тобой должна быть только одна цель — наверстать упущенное в учебе. К концу года, если ты добьешься успехов, тебе и самому будет приятно сознавать, что труды твои не пропали даром. А тогда посмотрим, обсудим, подумаем. Это же не к спеху. Важнее всего в жизни — труд.

Ноден, вернувшись домой еще через день, был разочарован больше всех. Мать, накануне подтвердившая свое обещание, теперь на его вопрос о сапогах рассеянно ответила:

— Спроси у папы.

А отец проворчал:

— Ох, уж эти мне сапоги, — с такой кислой миной, будто ему собирались читать лекцию о причинах Тридцатилетней войны.

Антуан и Юшмен, кровати которых стояли рядом, после ухода Нодена оставались в больнице еще с неделю. Задушевные разговоры, которыми они заполняли большую часть дня, нередко превращались для Антуана в довольно тягостное испытание.

В течение этой недели ему пришлось вынести еще большие страдания из-за своей бедности. Не находя в своей собственной жизни подходящих тем для откровенных признаний, он вынужден был выслушивать их от Юшмена, вставляя иногда свои замечания. Нет большего унижения, чем играть роль бедного наперсника. Ведь каждому известно, что истинные переживания в классической трагедии всегда выпадают на долю наперсников. Как жаль видеть этих добрых людей, с которыми никогда ничего не случается, но которые с учтивой безропотностью вынуждены выслушивать нудные излияния героя, восхищенного собственными приключениями. Юшмен, злоупотребляя терпением Антуана, изливался в своих дружеских чувствах и развлекал его анекдотами обо всех своих родственниках. Особенно охотно он говорил о своих дядюшках и тетушках, на которых теперь возлагал большие надежды. Если уж на пап и мам не приходилось больше рассчитывать, подтверждением тому были случаи с Фриула, Рожье и Ноденом, то теперь оставалось верить в честность дядюшек и тетушек. Если послушать Юшмена, то получалось, будто его родственники готовы спорить, кому принадлежит честь купить ему сапоги-скороходы. Антуан был сыт по горло этими дядями Жюлями, Марселями, Андре, Люсьенами, тетями Аннами, Робертами и Леонтинами. Вечером, в часы, когда другие дети спали, он часто и подолгу задумывался о своей собственной жизни, которая не дала ему ни дяди, ни тети, ни кузена. Он не был круглым сиротой, но ему было очень грустно сознавать, что семья их была такой неполной. И вот наконец Антуану надоело быть несчастным и слушать бесконечные излияния. Когда Юшмен снова стал рассказывать ему с своей тете Жюстине, Антуан прервал его, небрежно заметив:

— Что мне твоя тетя Жюстина, подумаешь. Знаешь, у меня из головы не выходит мой дядя, который на днях возвращается из Америки.

Юшмен вытаращил глаза и переспросил:

— Из Америки?

— Ну да, мой дядя Виктор.

Антуан слегка покраснел. Он не привык лгать. В его жизни все было так просто, что не было необходимости прибегать к обману. Под натиском вопросов он вынужден был поддержать и развить невольную ложь, но, надо признать, что образ дяди Виктора он выдумывал не без удовольствия. Это было посерьезнее игры — он делал это как бы в отместку за свою лишенную радостей жизнь. Дядя Виктор был обаятельным, красивым, необыкновенно храбрым и благородным человеком, имел свидетельство об окончании учебного заведения и чудесно играл на губной гармошке. Если понадобится, он расшибется в лепешку, но достанет своему племяннику сапоги-скороходы. За ценой он не постоит, нет. Антуан, столько выстрадавший в жалкой роли наперсника, теперь рассказывал с таким подъемом и так уверенно, что окончательно сразил Юшмена, не оставив ему почти никакой надежды.