Марсель Эме - Зелёная кобыла [Роман]

Однажды в деревне Клакбю родилась зеленая кобыла, причем зеленый цвет у нее был настоящий, нефритовый, а не какой-нибудь там цвет мочи, что нередко проступает у кляч белой масти по мере дряхления. Увидев жеребенка, Жюль Одуэн не поверил ни собственным глазам, ни глазам жены.

— Не может быть, — приговаривал он, — чтобы мне да этакое везение.

Земледельцу и барышнику Одуэну не шли впрок ни его хитрость, ни его лживость, ни его скаредность. Коровы у него дохли сразу парами, свиньи — по шесть штук, а зерно прорастало обычно в мешках. Почти так же не везло ему и с детьми: чтобы выжило трое, приходилось делать шестерых. Но с детьми еще куда ни шло. Хорошенько поплакав на похоронах, он возвращался домой, выкручивал свой носовой платок и вешал его на веревку сушиться. А потом, покрывая жену, еще в том же году рано или поздно делал ей другого ребенка. Так что с детьми вопрос решался довольно просто, и тут Одуэн не очень сокрушался. У него было три сына в добром здравии и три дочери на кладбище — в общем как раз то, что нужно.

Рождение зеленой кобылы стало большим событием, к тому же совершенно невиданным и неслыханным. Его сочли удивительным, так как в Клакбю никогда ничего не происходило. Поговаривали, правда, что Малоре лишает невинности своих дочерей, но то была история столетней давности и она уже больше никого не интересовала: так испокон веков поступали со своими дочерьми все Малоре и к этому народ в деревне привык. Время от времени местные республиканцы, в общей сложности человек шесть, под прикрытием безлунной ночи отправлялись попеть «Карманьолу» под окнами священника и поорать «Долой Империю!» И больше ничего, ну ничегошеньки не происходило. Так что народ скучал. А поскольку время остановилось, то старики не умирали. Только таких, кому перевалило за сто, в коммуне насчитывалось двадцать восемь, не говоря уже о тех, кому было за семьдесят, а они составляли половину населения. Кое-кого из них пришибли, но такого рода расправы являлись частной инициативой, и в дремлющей, парализованной, закостенелой деревне царила скука не хуже, чем в воскресный день в раю.

Новость вырвалась из конюшни, зигзагообразной молнией пронеслась между лесом и рекой, трижды обежала вокруг Клакбю и завертелась на площади перед мэрией. Все без промедления отправились к дому Жюля Одуэна: кто рысью, кто галопом, кто ковыляя, кто прихрамывая. Чтобы прибыть первыми, чуть не кусали сами себя за пятки; и дрожащие голоса стариков, почти столь же неразумных, как женщины, примешивались к несущемуся над полями громоподобному воплю:

— Что делается! Что делается-то!

Во дворе у барышника гомон достиг своего предела, поскольку здесь жители Клакбю уже успели обрести свою былую озлобленность. Самые старые из них требовали, чтобы кюре изгнал из зеленой кобылы нечистую силу, а шестерка деревенских республиканцев кричала совершенно открыто, прямо ему в лицо: «Долой Империю!» Завязалась потасовка, мэр получил ногой по хребту, и от этого к горлу его подступила речь. Молодые женщины жаловались, что их кто-то щиплет, старые, — что их никто не щиплет, а ребятишки кричали благим матом, получая шлепки. Наконец на пороге конюшни появился Жюль Одуэн. И весело подтвердил:

— Зеленая, как яблоко!

По толпе пробежал громкий смех, потом один старик вдруг замахал в воздухе руками и свалился замертво на сто восьмом году. Тут толпа засмеялась еще громче, да так, что всем пришлось схватиться за животики. А столетние старики стали падать, как дохлые мухи, и в этом им даже отчасти помогали, хорошенько пиная их ногой под дых.

— Еще один! Это же старый Русселье! А ну, кто следующий!

За каких-нибудь полчаса преставилось семь столетних стариков, трое девяностолетних и один восьмидесятилетний. А еще один почувствовал себя не совсем хорошо. Одуэн, стоя на пороге конюшни, подумал о своем старом отце, который ел за четверых, и, повернувшись к жене, сказал ей, что жалеть нужно не тех, кто уходит, а тех, кто остается.

Кюре только успевал причащать умирающих. Притомившись, забрался на бочку и, перекрывая гвалт и гоготанье толпы, заявил, что на первый раз хватит, что пора расходиться по домам. Барышник показал свою зеленую кобылу спереди и сбоку, и все пошли восвояси, страшно довольные тем, что наконец что-то произошло. Старый отец Жюля Одуэна, успел причаститься, к ночи скончался, и через день его похоронили за компанию с пятнадцатью другими почтенными, покойниками. Церемония состоялась трогательная, и кюре воспользовался ею, чтобы лишний раз напомнить прихожанам, как же все-таки жизнь бренна и презренна.