Марсель Эме: Зелёная кобыла [Роман]

По правде говоря, благочестивость госпожи Одуэн издавала несколько резковатый запах, который иногда смущал ее супруга. Не то чтобы он мешал ому, скорее, даже наоборот; однако он укреплял его и мысли, что удовольствие, получаемое женщиной, достойно скорее презрения и что заботиться о нем нет никакого смысла. Поэтому дело свое он делал быстро: жена еще только едва-едва начинала возбуждаться, а он уже модулировал свою радость. Госпожа Одуэн утешалась как могла собственными средствами, отчего испытывала массу угрызений совести, так как понимала, что главный-то грех таится прежде всего в тяжком старании получить удовольствие. Иногда она пыталась возбудиться загодя, возлагая руку на своего господина, но тот всегда недовольно отстранялся: испытываемая им при этом щекотка ничего не прибавляла к его порыву, а сама по себе подобная инициатива казалась ему посягательством на принцип мужской власти. Он утверждал, что может обойтись в этом деле без чьей-либо посторонней помощи. Когда он разжимал свои объятия, то ему случалось иногда по неосторожности засовывать руку под зад своей жены, и в такие моменты им почти всегда овладевал приступ веселья, настраивавший его на шутливый лад. Он не обнаруживал в этих округлостях ягодиц никаких признаков женственности, видя в них некую нейтральную зону, а веселила его воображаемая картина, как они натягиваются на ночном горшке. Это была единственная часть женского тела, вид которой казался ему забавным и даже приятным. Кстати, кюре Клакбю к шуткам на эту тему относился терпимо и порой снисходил до улыбки. Он не усматривал здесь никакой серьезной опасности и вместе с церковью принимал утверждение французского гения, что в этом мясистом местечке дьявол не живет.

Любовным играм в занятиях четы Одуэн отводилось совсем мало времени. Супруги о них никогда не говорили ни для того, чтобы сообщить друг другу о своем внезапном капризе, ни для того, чтобы прокомментировать какой-нибудь удачный момент наслаждения. Когда в виде исключительного нарушения правил Одуэну случалось приласкать жену днем, то потом они пребывали в некотором смущении, как будто совершили некое дурное деяние. Они по просто осуждали себя за то, что отняли эти мгновения у работы; произошедшее казалось им столь же противным здравому смыслу, как, например, если бы кто-нибудь из них взял да и отправился среди бела дня на шабаш. Гораздо больше интереса проявляли они к любовным шалостям других и охотно обсуждали их, не стесняясь в выборе слов. Подобная непринужденность объяснялась тем, что тут они чувствовали себя в роли цензоров. Одуэн, осознавший, что он выступает в роли защитника благонравия, не без воодушевления обличал порок, называя вещи своими именами.

Чета Одуэнов предавалась любовным утехам нечасто. Супруге была запрещена какая бы то ни была инициатива в этой области, во всяком случае в постели. Одуэну, человеку в любом другом деле склонному к порядку, никогда и в голову не приходило сделать их близость сколько-нибудь регулярной. Получалось так, что он то предавался наслаждению еженощно на протяжении целой недели, а то вдруг несколько недель кряду воздерживался от интимных отношений. Он соблюдал, в зависимости от тех или иных текущих трудов, определенную экономию наслаждения. Когда приходилось заниматься тяжелой работой, требовавшей усилий, он либо воздерживался, либо был в любви менее усерден. И не то чтобы резвость его убывала от усталости или от избытка умственного напряжения, просто он считал, что целомудрие является условием успеха в жизни. Именно поэтому служанку он стал ласкать более пылко лишь в последние годы, заметно постарев, после того как сколотил солидный капиталец; и тем вольнее предавался он этой любви, что казалась она ему совершенно незначительной и не заслуживающей никакого порицания. Впрочем, и тогда, когда им овладел этот приступ запоздалого распутства, он еще помнил цену умеренности, и мне частенько приходилось слышать, как он говорит своему сыну Фердинану: «Пока не обзаведешься надежной клиентурой и академическими степенями, я тебе советую этим делом не злоупотреблять». Ветеринар внял отцовскому наставлению и, хотя не усвоил отличавших старого Одуэна изворотливости и чувства рациональности в экономии потенции, все же научился придерживаться некоторых строгих правил. Но уже сыновья ветеринара сильно от них отличались, а что касается последних Одуэнов, то тут можно сказать, что они тратят себя, повинуясь лишь собственной фантазии и решительно отделяя удовольствие от работы. Так я воочию увидела, как за три поколения растаял капитал воздержания, который был завещай им предком в качестве своеобразного ключа к преуспеянию. Сегодня оказалось, что потомки уже давным-давно перестали покупать государственные ценные бумаги. Вместо того чтобы копить деньги, они глупейшим образом растрачивают их с женщинами. Вот что получается, когда люди перестают соизмерять свои капризы с потребностями работы.