Джойс Кэри - Радость и страх

Как-то вечером, уже довольно поздно, Табита застает там Джобсона, Доби и Мэдж. Все трое курят. Она возмущенно спрашивает, чем им плохо в гостиной.

- А нам тут нравится, малютка, - отвечает Джобсон. - Тут как-то вольготнее, подальше от всяких Гриллеров и графинь. И малыш у вас интересный. Вы только гляньте.

Он показывает ей рисунок - два голых мужчины и женщина среди деревьев. Нарисовано неплохо, но Табита уже давно знает, что Джонни - гений. Поэтому она отвечает, лишь мельком взглянув на рисунок: - Наверно, все дети рисуют забавно. Но право же, Уолли, зря вы здесь курите. Няня очень недовольна. В детской необходимо соблюдать известные правила.

А через несколько дней, увидев, какую возню Мэдж Мун затеяла с мальчиком - щекочет его, а он катается по полу и визжит от хохота, - она выходит из себя.

- Встань, Джон. Не дури.

Он и ухом не ведет. Табита подымает его и сильно встряхивает.

- За что ты его так? - кричит Мэдж. - Что он сделал плохого?

- Прости, но ему нельзя так возбуждаться.

- Сказала бы прямо, чтобы я сюда не совалась.

Табита делает вид, что не слышала, но Мэдж не унимается, напротив: Ах, ты не хочешь со мной разговаривать... загордилась... да кто ты такая, скажи на милость! - И перепевает все сплетни их тесного кружка: что Табита - хитрюга, любого умеет разжалобить; что она сноб, подлизывается к духовенству, а сама-то не больно святая; что она подлая, двуличная ханжа!

Пользуясь тем, что Табита онемела от ярости, она все больше наглеет, а услышав голос Джобсона, бросается к нему за поддержкой.

К счастью, он вступается за Табиту - не из чувства справедливости, а потому, что решил, что Мэдж зазналась. "Пора проучить эту безмозглую дуру. Раз в три месяца ее следует осаживать". И Мэдж не ведено больше показываться на Вест-стрит.

Однако многие ей сочувствуют. Кружок раскалывается на две фракции: тех, кто восхищается Табитой как умной маленькой женщиной, весьма дипломатично играющей свою нелегкую роль; и тех, кто по этой же причине ее презирает.

Джобсон и Мэнклоу принадлежат к первой из этих фракций. "Забавно, говорит Джобсон, - какие все эти бабенки законченные актрисы. Не иначе как наша малютка задумала сделать своего пащенка епископом, нравится ему это или нет". На что Мэнклоу, по обыкновению задумчиво, отвечает, что это только естественно, ведь и маятник качается то вправо, то влево.

И оба с любопытством зоологов, изучающих животное под названием женщина, наблюдают маневры Табиты, которой требуется, во-первых, изолировать детскую от остальной квартиры и, во-вторых, пригласить в наставники Джона младшего священника их прихода. Второе удается ей почти без борьбы - Стордж готов платить за уроки. А вот первое стоит ей упорных многомесячных боев.

Ибо младшая фракция "Бэнксайда" во главе с Доби усмотрела в ее намерении не только осуждение себе, но и вероломную измену моральным принципам.

Своей цели она достигает почти случайно и лишь после сильного нажима на Сторджа. Умирает съемщик соседней квартиры, и две его комнаты она умудряется получить под новую детскую с отдельным выходом прямо на лестницу.

35

Сама Табита все эти месяцы носит в душе тяжкую обиду. Раны, нанесенные словами "сноб" и "двуличная", никак не заживают. И больнее всего то, что ей нечем защититься от этой грубой несправедливости. Бессмысленно объяснять такой девке, как Мэдж, или такому недалекому юнцу, как Доби, или таким холостякам, как Уолли и Роджер, что значит ответственность за ребенка.

В собственном поведении она никакой непоследовательности не усматривает. "Бэнксайд" - это одно, а то, что на благо Джонни, - совсем другое.

Обида и разочарование в людях пробуждают дремлющий в ней деспотизм. Она дает понять, что в новую детскую гости не допускаются. Снимает со стены один из лучших рисунков Доби, подаренных им Джону, - "Иезавель среди псов". И с горечью думает: "Пусть говорят, мне все равно".

Знакомым кажется, что Табита за последнее время постарела. На самом деле постарело выражение ее лица. Она уже не выглядит как наивная девочка; теперь это, что называется, взрослый человек, всем своим видом она говорит: "Меня не понимают. И нечего ждать от людей понимания. Надо просто поступать, как считаешь лучше".

И когда Джон (в ту осень ему исполнилось шесть лет, он уже носит штанишки с карманами, прелестный, общительный мальчик), - когда Джон ни с того ни с сего начинает беспардонно врать, она, посовещавшись со священником, велит няне водить его в церковь. А вспомнив, что у Гарри сын одних с ним лет и что при таком хорошем отце это наверняка хороший мальчик, она пишет Гарри. Пишет, как ей жаль, что они не видаются, справляется об Эдит и детях и добавляет: "Мой Джонни очень развитой, но большой озорник. Ему полезно было бы общество сверстников".