Редьярд Киплинг - Свет погас

- Стало быть, он вконец обленился? Раздосадован и махнул на все рукой? - осведомился Нильгау. - Ну, едва ли это причина для беспокойства. Вероятней всего, Дик просто дурит из-за какой-то девчонки.

- Но что ж в этом хорошего?

- Ровно ничего. Она может сбить Дика с пути, и до известного времени работа его пойдет прахом. Она может даже в один прекрасный день пожаловать прямо сюда и устроить сцену на лестничной площадке: в подобных случаях надо быть готовым решительно ко всему. Но покуда Дик сам про нее не расскажет, лучше его не трогать. У него очень трудный характер.

- Еще бы. И это, к сожалению, хуже всего. Но он такой своенравный, самоуверенный, кого угодно пошлет ко всем чертям.

- Со временем жизнь выбьет из него дурь. В конце концов он поймет, что невозможно весь свой век носиться по бурному жизненному морю, имея при себе лишь вымазанную липкими красками палитру да бойкую кисть. Тебе он очень дорог?

- Будь моя воля, я принял бы на себя все невзгоды, уготованные ему по заслугам. Но беда в том, что никому не дано спасти своего ближнего.

- Это справедливо, только здесь беда похуже, потому что нет увольнительных в эту войну. Дик должен сам пройти суровую школу, подобно всем нам. К слову, раз уж речь зашла о войне, весной на Балканах начнутся бои.

- Это давно не новость. Но любопытно знать, удастся ли нам отправить туда Дика, когда придет пора?

Вскоре явился сам Дик, и ему задали этот же вопрос.

- Дохлый номер, - обронил он отрывисто. - Мне и здесь хорошо, а от добра добра не ищут.

- Да неужто ты всерьез принимаешь ту шумиху, которую подняли вокруг тебя газетные борзописцы? - спросил Нильгау. - Ведь через какие-нибудь полгода твою известность ожидает самый печальный конец - публике надоест твоя манера, и она пожелает чего-нибудь посвежей, - а ты куда денешься?

- Останусь здесь, в Англии.

- Хотя мог бы поработать на славу там, бок о бок с нами? Какой вздор! Туда еду я, едет Беркут, едет Торп, Кассаветти тоже едет, и вся наша братия, работы хватит на всех, одна баталия будет следовать за другой, и ты такого наглядишься, что сможешь стяжать себе известность, которой хватило бы на трех Верещагиных.

- Угм! - хмыкнул Дик, посасывая трубку.

- А ты вместо этого намерен остаться здесь и воображаешь, будто весь мир только и делает, что с восхищением глазеет на твои картины? Да пораскинь же умом, постарайся себе представить, какая наполненная жизнь у самого обыкновенного человека, когда он думает о своих повседневных нуждах и радостях. Ежели наберется тысчонок двадцать людишек, которые улучат минутку, свободную от жратвы и свинячьего хрюканья, дабы мельком бросить равнодушный взгляд на что-либо им совершенно безразличное - вот тебе, пожалуйста, самая настоящая слава, известность или же, наоборот, дурная репутация, в зависимости от вкуса благородного невежды.

- Я знаю это ничуть не хуже вашего. Смею заверить, что и ваш покорный слуга способен кое-что сообразить.

- Провалиться мне на месте, если это правда.

- Так провалитесь, а впрочем, можете хоть и удавиться, - скорее всего, именно такая судьба вам и уготована, вас вздернут на виселице разъяренные турки, приняв за шпиона. Ого-го! Я устал, смертельно устал, и во мне не осталось ни капли добродетели.

Дик плюхнулся в кресло и через минуту уснул крепким сном.

- Вот это прескверный знак, - произнес Нильгау вполголоса.

Торпенхау убрал горящую трубку, которую Дик обронил себе на жилет и едва не прожег в нем дыру, а самому спящему подсунул подушку под голову.

- Тут уж ничего не поделаешь, ровно ничего, - сказал он. - Это очень и очень твердый орешек, но я его все равно люблю. Вот рубец от удара, который ему нанесли в Судане, когда враги прорвали наше каре.

- Я нисколько не удивился бы, если б узнал, что он малость спятил.

- А я удивился бы, и даже очень. Такого сумасшедшего, но ловкого делягу я сроду не видывал.

Тут Дик оглушительно захрапел.

- Ну уж этаких штучек никакая дружба не выдержит. Проснись, Дик, нечего здесь дрыхнуть, ежели тебе угодно подымать такой шум.

- Случалось мне примечать, - сказал Нильгау, посмеиваясь в бороду, что кот, который всю ночь шастал по крышам, вот так же дрыхнет потом целый день. Это соответствует законам природы.

Дик удалился неверными шагами, протирая заспанные глаза и позевывая. А ночью, когда на него напала бессонница, его осенила мысль, до того простая и до того блестящая, что ему оставалось лишь недоумевать, как это она не пришла раньше. Притом мысль была весьма коварная. Он заявится к Мейзи в будний день, пригласит ее прогуляться, посадит в поезд и повезет к форту Килинг, в те самые края, где они бродили вдвоем десять лет назад.