Пьер Корнель - Гораций

Его бессмертного венца не оскорбят.

О лавры славные, сомнут ли вас бесчестно?

Вы голову его от молнии небесной

Оберегать могли. Ужель склониться ей

Под оскверняющим железом палачей?

И это, римляне, ваш дар непобедимым?

Ведь Рим, не будь его, уже бы не был Римом.

Как может римлянин хулить и гнать того,

Кто всех прославил нас и дал нам торжество?

Скажи, Валерий, ты, который жаждешь мести,

Казнить Горация в каком прикажешь месте?

В стенах ли города, где пламенно жива

Тысячеустая о подвиге молва?

Иль за воротами, на славной той равнине,

Где трех альбанцев кровь земля впитала ныне,

Где их могильные насыпаны холмы,

Где победил герой и ликовали мы?

В стенах, за стенами - где б ни вершить расправу,

Защитницей его мы встретим эту славу.

Твоя неправая осуждена любовь,

Что хочет в этот день пролить такую кровь.

Ведь это зрелище и Альбе нестерпимо,

И не смириться с ним взволнованному Риму.

Но рассуди же сам, о государь, - страна

Того, что нужно ей, лишаться не должна:

Все то, что он свершил, вторично сделать может

И новую опять угрозу уничтожит.

Не сжалиться прошу над слабым стариком:

Я четырех детей счастливым был отцом;

Во славу родины погибли нынче трое.

Но сохрани же ей четвертого - героя,

Чтоб стены римские еще он мог стеречь.

А я, воззвав к нему, свою закончу речь.

Не у толпы, мой сын, искать опоры надо:

Ее хвалебный гул - непрочная награда.

Мы часто слушаем весь этот шум и крик,

Но затихает он внезапно, как возник,

И слава громкая, которой столь горды мы,

Пройдет, как легкие, рассеиваясь, дымы.

Лишь верный суд царя, вождя иль мудреца

И в мелочах ценить умеет храбреца.

От них мы подлинной украсимся хвалою,

И память вечную они дают герою.

Живи, как должен жить Гораций: никогда

Не отгремит она, блистательна, горда,

Хотя бы жалкого, ничтожного невежды

И были в некий миг обмануты надежды.

Не требуй же конца, но, мужеством горя,

Ты для меня живи, для Рима, для царя.

Прости, о царь, меня, прости за многословье,

Но это Рим вещал отеческой любовью.

Валерий

Дозволь мне, государь...

Тулл

Не нужно лишних слов.

Все то, что ты сказал, одобрить я готов.

Их речи пылкие твоих не заглушили,

И доводы твои остались в прежней силе:

Да, преступление, столь мерзостное нам,

Есть вызов и самой природе, и, богам.

Внезапный, искренний порыв негодованья

Для дела страшного - плохое оправданье.

Убийцу никакой не охранит закон,

И казни - по суду - заслуживает он.

Но если пристальней вглядеться, кто виновный,

Придется нам признать: чудовищный, греховный

Проступок той рукой безумно совершен,

Что сделала меня владыкой двух племен.

Двойной венец на мне, альбанцы - слуги Рима!

Все это за него встает необоримо.

Он утвердил меня в господстве - он один:

Я был бы подданным, где дважды властелин.

Есть много верных слуг - в минуты роковые

Несут они царям лишь помыслы благие.

Не всем дано свершать высокие дела,

Чтоб ими вся страна опору обрела.

Уменье славное крепить основы трона

Немногим вышние судили благосклонно.

Царей оплот и мощь в решительные дни

Закону общему подвластны ли они?

Сокроем, римляне, высокой ради цели,

То, что впервые мы при Ромуле узрели.

Тому, кто спас тебя, простишь ты, славный Рим,

Первостроителем свершенное твоим.

Живи, герой, живи. Ты заслужил прощенье.

В лучах твоих побед бледнеет преступленье.

Причины доблестной последствие, оно

Священной ревностью твоей порождено.

Живи, но другом будь Валерию. Вы оба

Забудете, что вас разъединяла злоба.

Любви он верен был иль долгу своему,

Но чувства горького ты не питай к нему.

Сабина, и в своей безмерности страданья

Пускай твой сильный дух поборет испытанья:

Не лей напрасных слез - и истинной сестрой

Ты будешь воинам, оплаканным тобой.

Мы завтра с жертвами предстанем пред богами.

Чтоб не были они немилостивы с нами,

Очистить от греха жрецы его должны,

Пока на алтарях огни не зажжены.

В священном деле им отец его поможет.

Он душу дочери умилостивить может.

Мне жаль ее. Пускай свершится в этот час

Все то, к чему она, влюбленная, влеклась.

И если властная одна и та же сила

В один и тот же день любовников сгубила,

Да примет их тела - и в тот же самый день

Кургана одного торжественная сень.

КОММЕНТАРИИ

Трагедия "Гораций" была завершена к концу 1639 г. и поставлена, как предполагают французские исследователи творчества Корнеля, в театре "Марэ" в мае 1640 г. В январе 1641 г. трагедия была напечатана. Вокруг этого нового шедевра возникли споры, хотя не вылившиеся в "скандал", подобный тому, который возник в связи с "Сидом". Еще в 1639 г. Корнель прочел "Горация" в доме своего земляка поэта Буаробера (1592-1662) перед собравшимися там литераторами, среди которых были такие известные уже в ту пору критики, как Шаплен (1595-1674) и д'Обиньяк (1604-1676). Все они осудили финал пьесы, а д'Обиньяк предложил изменить обстоятельства смерти Камиллы и выдвинул версию, которую впоследствии изложил в трактате "Практика театра" (написан в 1647 г., опубликован в 1657 г.): "...история и благопристойность не пострадали бы, "если б дева, в отчаянии, бросилась бы сама на меч брата, она умерла бы от руки Горация, но он, несчастный и невиновный, был бы достоин сочувствия". Корнель, как писал Шаплен 17 ноября 1640 г., уступая нажиму, сказал, что хотел бы внести изменения в пьесу, но не сделал этого, "боясь разрушить то, что сделано им хорошо". Стремясь обосновать сюжет трагедии и косвенно дать ответ своим критикам, Корнель, как и в случае с "Сидом", обратился к истории-. В изданиях 1648-1656 гг. драматург сопровождает текст "Горация" фрагментом из "Римской истории" (книга I, главы XXIII-XXVI) Тита Ливия (59-17 гг. до н. э.), показывая тем самым, что близко следует легендарной "эпохе царей", и в частности тем ее главам, где описана была война за первенство между Римом и латинским городом Альба Лонга, решенная в конечном итоге поединком между тремя братьями, выставленными Римом, и тремя "равными им по возрасту и по силе" братьями - представителями Альбы Лонги. Взяты у Тита Ливия и прочие факты - убийство Горацием сестры, суд над ним за совершенное им преступление. Хотя, надо оговорить, динамичная, психологически насыщенная пьеса Корнеля никак не может быть названа иллюстрацией к эпическому повествованию Тита Ливия.