Григорий Марговский - Садовник судеб

Впрочем, крылатое выражение Маркса «идиотизм деревенской жизни» вызывало во мне вполне эмпирический отклик. Месяц сельскохозяйственных работ — по основным пунктам предвосхитивших дебильство учебного процесса — не прошел бесследно. Сквозь щель в дощатом сортире я разглядел кабыздоха, весело тяпнувшего быка за лядвие — отчего тот, шарахнувшись, вдарил рогами по двери, а шкандыбавшая во двор хозяйка оклемалась с гулей на лбу. Казалось бы, цепная реакция — в чем загвоздка? Но злоумышленником был объявлен я — да еще и на весь богооставленный Будслав! Угораздило меня досрочно соскочить с толчка: нет бы дождаться выводов судебно-медицинской экспертизы! Подвело отсутствие животноводческого стажа. Придя в себя, бабка разлепила веки — и засекла силуэт пятящегося к калитке постояльца…

— Зачем же ты, Марговский, быка отвязал? — супились студенты за банкой «чернил».

— Не торчать же в отхожем месте до посинения! — восклицал я в свое оправдание.

Но все от меня отшатнулись: злыдень — так сельчанку за хлебосольство отблагодарить!.. После того казуса и закралась в душу догадка о глухоте — как общем знаменателе любой коммуникации.

Однако посконные отгадыватели кроссвордов не могли полагаться на собственную эрудицию.

— Грыша, хто Мопассана написал? — холуйски скалился Бруцкий с подготовительного отделения.

Я растерянно отсылал его к бабелевскому рассказу: но тут выяснялось, что он подразумевает не Мопассана, а Санчо-Пансо — неунывающего оруженосца.

На картофельной борозде усач взял реванш — загадав мне имя прославленного русского гроссмейстера.

— Ботвинник?.. — почесал я затылок, не будучи силен в истории шахмат.

— Ишь, Ботвинника ты знаешь! — съехидничал экзаменатор. — Я-то имел в виду нашего — Алехина!

Собутыльник в тельняшке тянул его за рукав: «Нормалек, Санек?» Остекленелый глаз морячка сверкал сравнительно дружелюбно. (На дележке в электричке, на обратном пути, они вдвоем прикарманят всю мою выручку). Флотского миротворца звали Волохович: он однажды напьется и утонет в пруду. Жаль его, второго Санька! Лучше бы Бруцкий вместо него…

Не оставался неоцененным и мой дар чуткого собеседника. Будславский буян Леня, знатно орудовавший дрекольем, доверительно швартовался ко мне в столовке:

— А вот, слухай, як ышо одного отшибздил!..

Во всей округе у него имелся лишь один конкурент — некто Хасин, норовивший ошпарить кипятком любого свежего посетителя местной бани и при этом неизменно упрекавший:

— Трус!

Кондовую круговерть колхозного шейка отверженный интеллигент наблюдал из сеней клуба. «Я помню солнечный трамва-а-ай!..» — через вьюшку и чердак, обложенные дымком «Примы», как елочные игрушки ватой, улетучивались образы шептуна-проигрывателя. Вера Хусейн Талат Гад — лилия Нила, возросшая на полесской тине, — выворачиваясь наизнанку, ощупывала буркалами меня, замаскированного врага Асуанской плотины.

— Мама моя родная! Да у нее ж глаза кальмарьи! — фыркал желтовласый дылда Мильчман, по отцу ландскнехт, с которым мы через строчку рифмовали скабрезные баллады.

В день знакомства, впившись в бордовое от экземы лицо одногруппницы, он прыснул:

— А эта-то, глянь, — Венера Милосская!

Из трех Андреев, подселенных вместе со мной к косорукой бабке, жертве резвого быка, он был самый начитанный. Родичи его на нефтескважине копили про черный день, пока он, маясь от сплина, скрещивал мои стихи с семиструнным треньканьем. Еще он бесподобно имитировал буколический прононс: так, что три четверти крестьян держали его за своего.

Впоследствии — когда надо мной нависнет отчисление, а староста Мартыненко на экстренном собрании откажется писать петицию и одобрит решение деканата, — Мильчман проявит девичью застенчивость. Вступится за меня один бритый под нуль Игорь Иванов — великодушный чудила, форсу ради вызубривший наизусть словарь латинских пословиц.

Еще в колхозе те из студентов, кто оттрубил два года на плацу, порывались нас, цыплят желторотых, муштровать. Но присутствие смазливых женских мордашек их малость обуздывало. Впрочем, и среди сверстников Андреев, непрестанно дувшихся в преферанс, я ощущал себя этаким несиноптическим евангелием.

Периодически в хату вкатывалась бойкая кубышка Наташа Ковель, строившая глазки одному из нас, но в разгар ухаживания дававшая от ворот поворот. Закомплексованность задаваки, хваставшей, что заунывные «Песняры» еще в люльке пичкали ее эскимо, забавляла картежников. Бруцкий, завидовавший нашей молодости, регулярно нагло подтрунивал над Мильчманом: