Array Латифа - Украденное лицо, Моя юность прошла в Кабуле

Проспект очень изменился со времени моего последнего выхода из дома. Здания телевидения и авиакомпании стоят закрытые, мрачные. В нескольких метрах от подъездов талибы поставили бараки из листового железа: обычные контейнеры, в которых прорезали вход для женщин. Там их принимают поодиночке, проверяют документы и выдают деньги. Сбоку я замечаю небольшое отверстие, что-то вроде окошка. Пока мы стоим в очереди, я догадываюсь о его предназначении. Женщина входит внутрь, становится перед этой дырой, протягивает документы талибу, стоящему на улице. Он их проверяет и тем же манером отдает владелице вместе с пачкой афгани.

Чадры талибам мало - подавай еще железную преграду... Чего они боятся? Мы - нечистые создания, но это не мешает талибам хлестать женщин по щекам голой рукой и толкать на колючую проволоку!

Женщины, пришедшие в тот день за деньгами, начинают роптать: за что их так унижают, не желая даже впустить в здание? К чему эта мерзкая палатка?

Один из талибов, сидящих на земле, встает и несколько раз стреляет в воздух, чтобы напугать нас. Я леденею от страха. Но Наргиз, коллега Сорайи, неожиданно приходит в ярость, срывает с себя чадру и кричит:

- Это позор, что с нами так обращаются!

Всеобщее изумление... Она посмела возмутиться и явить всему миру свое прелестное личико безработной стюардессы!

Другие женщины, вдохновленные порывом Наргиз, наступают на талиба, выкрикивая оскорбления. Ему на помощь тут же приходят другие бородачи, они отталкивают нас, грубо хватают Наргиз и волокут ее, отчаянно отбивающуюся, в здание.

Женщины срывают чадру, орут:

- Мы не уйдем, пока она не вернется!..

Нас человек двенадцать, не больше. Я даже не знаю, здесь ли Дауд: решив, что формальности продлятся не один час, он пошел прогуляться. Внутри барака идет ожесточенная дискуссия. Мы боимся за Наргиз. Каждая из нас спрашивает себя, как ее наказывают. Единственное средство давления на талибов - не расходиться... Слабый аргумент.

Наконец появляется Наргиз. Она очень возбуждена и снова надела чадру, но не говорит ни слова. Талибы приказывают нам убираться вон.

Мы возвращаемся в наш квартал ввосьмером. Наргиз рассказывает о том, что происходило внутри.

Талибы привели ее в бывший отдел кадров, расположенный на первом этаже здания.

- Почему ты сняла чадру? Почему сопротивляешься и оскорбляешь нас?

- Потому что у вас нет права запрещать женщинам работать! Вы не смеете обращаться с нами, как с собаками, загоняя в этот барак! Мы создавали эту компанию. И не носили чадру ни в самолетах, ни в бюро!

- Ты - всего лишь женщина! Ты не должна открывать рот или повышать голос! Ты не смеешь снимать чадру! Время, когда ты летала и разгуливала с открытым лицом, ушло навсегда!

Наргиз говорит, что дважды она пыталась сорвать с себя чадру, и дважды они останавливали ее со словами:

- Если попробуешь снова, мы тебя убьем.

К счастью для Наргиз, один из охранников предупредил о происшествии начальника, и тот приказал отпустить девушку. Ее вытолкали на улицу со словами:

- Убирайся! И молчи!

Наргиз избежала сурового наказания, возможно, даже смерти. Почему талибы отпустили ее? Побоялись не справиться с кучкой женщин? Их было в тот день немного у здания компании. Или кто-то приказал им? Но кто? Наргиз никак не могла успокоиться. Ее лицо было красным от волнения и гнева. Эта замечательная девушка, близкая подруга Сорайи, всегда была очень независимой и решительной.

- Нельзя подчиняться этим людям. Сегодня мы мало что смогли сделать нас было слишком мало. Но завтра, если мы соберем тысячи сторонниц, сможем свергнуть талибов!

Все мы согласны, но как нам восстать? Где собираться? Мы рискуем жизнями близких. У нас нет оружия, нет поддержки ни газет, ни телевидения. К кому обращаться?

Как может призрак без лица и голоса попросить помощь у внешнего мира?

За пять месяцев власти талибов это была первая демонстрация. Мне страшно. Когда Дауд догнал нас по дороге к дому, я все еще не могла успокоиться.

В тот вечер, сидя в квартире за замазанными белой краской окнами при свете керосиновых ламп, мы с Сорайей жаждем поделиться с мамой случившимся. Она всегда была бойцом по характеру, но усталость и печаль сделали свое черное дело! Она только гладит нас нежно по головам и говорит:

- Вы вели себя храбро, я знаю.

В моей душе поселяется жестокая уверенность: мама не хочет больше ничего слышать ни о войне, ни о восстании. Она машинально глотает снотворное и проваливается в тяжелый свинцовый сон. Там талибы ее не достанут.