Array Латифа - Украденное лицо, Моя юность прошла в Кабуле

Мы проходим мимо лицея, в котором учились: вход охраняют талибы. На спортплощадке по соседству развешаны зловещие "украшения" - гирлянды кассет на баскетбольной корзине, на волейбольной сетке, на ветвях деревьев. Папа рассказывал мне о подобном, но я думала, что он преувеличивает, пугает. Что ж, я ошибалась: запретов становится все больше. Долой картинки, прочь, музыка!

Чуть дальше мы сталкиваемся с четырьмя женщинами. Внезапно рядом с нами раздается адский визг тормозов. Из большой черной машины выскакивают талибы и начинают избивать несчастных кусками провода, как кнутом, - молча, безо всякой на то причины (на женщинах надета чадра). Бедняжки кричат, но никто не приходит к ним на помощь. Женщины пытаются спастись бегством, их догоняют, удары сыплются на плечи и спины, обувь у них в крови...

Я застыла, окаменела от ужаса, нет сил сдвинуться с места. Я стану следующей жертвой. Сейчас они примутся за меня! Фарида грубо хватает меня за руку:

- Беги! Уносим ноги! Давай же!

Одной рукой я прижимаю к лицу чадру, и мы несемся, как безумные, задыхаясь от ужаса... Сабир бежит сзади, хотя как он сможет нас защитить?!

Я не знаю, преследуют ли нас талибы, мне кажется, что я слышу за спиной их тяжелое дыхание, вот-вот на спину обрушится тяжелый удар кнута и я упаду.

На наше счастье, мы не успели отойти далеко от дома и через пять минут оказались на спасительной лестнице. Взлетев наверх, я почти лишилась чувств - не могла промолвить ни слова, едва дышала, судорожно всхлипывая. Фарида, с трудом переводя дух, бормотала неясные проклятия в адрес талибов. У нее непокорный характер, она сильнее меня.

Сабир понял, что произошло. В ужасе он объяснил сестре:

- Их наказали за белую обувь...

- Но почему? Неужели вышел новый указ?

- Женщины не имеют права носить белое - это цвет знамени талибов. Получается, что они, надев белые туфли, топтали священное знамя!

Бесконечные, кажущиеся бессмысленными указы талибов преследуют тем не менее вполне ясную цель: уничтожить афганскую женщину.

Как-то одна женщина - в чадре, конечно, - вышла на улицу. К груди она обеими руками прижимала Коран. Талибы увидели ее и начали избивать. Она кричала:

- Вы не имеете на это права, взгляните, что написано в Коране!

В потасовке они выбили книгу у нее из рук, но никто из нападавших и не подумал поднять Коран... А ведь священную книгу нельзя класть на землю. Указы талибов нарушают религиозные законы. В Коране прямо говорится, что женщина имеет право показать свое тело в двух случаях - мужу и врачу. Запретить женщинам обращаться за помощью к врачу-мужчине, введя одновременно запрет на профессию врача для женщин, - значит сознательно обречь их на смерть. Глубокая депрессия, в которую погружается моя мать, лучшее доказательство того, как губительна для нас их политика. У мамы очень решительный, властный характер, она всегда чувствовала себя свободной в семье, в учебе и даже в любви - конечно, пока не вышла замуж за папу.

Учась в университете, мама носила и юбки, и шаровары. В 60-е годы она ходила в кинотеатр "Зайнаб" и даже брала с собой сестер. В то время женщины в Кабуле выступали за свои права; по случаю Года женщины, в 1975-м, президент сделал мудрое и демократичное заявление: "Афганская женщина, как и афганский мужчина, имеет право распоряжаться собой, выбирать карьеру и мужа".

Феминистская ассоциация ценой невероятных усилий старалась добиться исполнения этого закона в самых отдаленных провинциях страны. Активистки часто сталкивались с племенными предрассудками. Мама рассказывала, что в некоторых деревнях непослушных детей пугали "женщинами без покрывала", этакими людоедками. "Она тебя съест, если не будешь слушаться!"

Мама стажировалась как медсестра в кабульском госпитале Мастурат, где лечили только женщин. Она работала там со знаменитыми профессорами доктором Фатахом Наимом, доктором Hyp Ахмадом Балайзом и доктором Керамуддином, входила в бригаду врачей, лечивших мать короля Захир Шаха. В период советской оккупации она работала в яслях нашего квартала, и это было очень удобно - так она всегда могла присмотреть за мной. Однажды - мне тогда было 4 года - она вбежала в комнату ужасно рассерженная, схватила меня, на такси отвезла домой и сразу вернулась на работу. Год спустя мама объяснила мне причину своего тогдашнего поступка. Медицинская сестра, которая должна была сделать детям прививки, использовала для всех одну и ту же иглу, рискуя перезаразить малышей. Шел 1984 год, и мама прекрасно знала, как это опасно, поэтому сделала сестре строгий выговор. В тот же день ее вызвал директор и заявил: