Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем - проза поэта

Понятно, что многие фронтовики возмутились. А дальше произошла подмена понятий. Оппоненты Кузнецова стали делать акцент на то, как поэты-фронтовики воевали в годы войны. Но у Кузнецова и мысли не было умалять чьи-либо воинские подвиги. Он подвергал сомнению художественность поэтических опытов фронтовиков.

Однако критики на эту разницу внимания не обратили. А кое-кто и вовсе использовал запрещённый приём: напомнил, что отец Кузнецова был фронтовым разведчиком, а вот сын якобы опозорил память о нём и оказался его недостоин. Что-что, а ярлыки у нас всегда умели навешивать. Но, во-первых, Кузнецов никогда не забывал о своём отце. Он и в поэзию вошёл со стихами об отце, первым ворвавшемся в Крым и вскоре погибшем в боях за Сапун-гору. А во-вторых, поэт никогда не спекулировал на фактах своей биографии. Подвиги отца не были для него какой-либо индульгенцией на ошибки. Он за всё привык отвечать сам, без скидок на геройское прошлое погибшего отца или на собственную молодость.

Позже поэт и редактор Владимир Нежданов (Кузнецов одно время вместе с ним работал в издательстве «Современник») поинтересовался у Кузнецова, зачем он так резко выступил на съезде. В интервью Евгению Богачкову Нежданов рассказал: «Я у него как-то спросил: „Юрий Поликарпович, а зачем вы в своё время Винокурова, как говорится, приложили?“ (Он же с трибуны Четвёртого Съезда писателей Винокурова боднул, сказал, что это не поэт, и всю фронтовую поэзию вообще как-то разнёс, не увидел в них никаких поэтических достоинств.) Кузнецов говорит: „Ну, я действительно так считаю. Я же не тайком за углом это сказал… <���…> Ну а чего? Они слишком уж оккупировали литературу, фронтовики эти, заняли все места… все эти секретари… Что сделано — то сделано. Поэт он действительно никакой…“.»

По большому счёту Кузнецов был, безусловно, прав. А в частностях? Разгромив Винокурова, он не тронул Михаила Львова. Хотя тот писал ещё хуже. Чем объяснялась эта непоследовательность?

Мне думается, Кузнецов всегда верно формулировал цели и задачи. С военной литературой у нас действительно было много проблем. Критика боялась говорить правду и постоянно завышала оценки, опуская тем самым планку в литературе до необычайно низкого уровня. А вот доказывал свои тезисы Кузнецов порой весьма тенденциозно. Он в качестве аргументов или сознательно привлекал слишком громкие имена (чтобы раздуть скандал и за счёт этого добиться большей собственной популярности), или сводил счёты. Вот и Винокуров стал в данном случае такой жертвой. Когда-то Наровчатов, желая побыстрей и без каких-либо эксцессов принять Кузнецова в Союз писателей, решил, что молодой поэт должен заручиться поддержкой не только в почвеннических кругах, но и хотя бы среди умеренных либералов. Он лично переговорил на эту тему со своим давним приятелем Винокуровым и встретил полное понимание. Но когда Винокуров по приглашению всё того же Наровчатова возглавил в «Новом мире» отдел поэзии, отношения между рекомендателем и рекомендуемым заискрили, и далеко не всё, что Кузнецов стал предлагать журналу, доходило до набора. Это в чём-то и спровоцировало бунт Кузнецова. Хотя то же самое, даже ещё в более резкой форме, Кузнецов мог сказать и о военных стихах Михаила Львова. Но Львова он не тронул. Почему? Львов первым из москвичей (после Виктора Гончарова) высоко оценил стихи Кузнецова, когда тот ещё жил на Кубани. Он же помог Кузнецову перевестись с заочного отделения в Литинституте на дневное. И, кроме того, Львов очень долго оберегал Кузнецова от всякой критики. Поэтому и Кузнецов его не трогал, а наоборот, даже оберегал.

Добавлю, во многом из этих же соображений Кузнецов на Четвёртом съезде писателей России, помимо Винокурова, обрушился также на Игоря Шкляревского. Сработала корпоративная солидарность. К 1975 году Кузнецов уже вошёл в круг Вадима Кожинова и Станислава Куняева, а Шкляревский, наоборот, стал отходить от почвенников. Вот ему руками Кузнецова и отомстили. Всё было о Шкляревском сказано вроде и правильно, но в писательских кругах-то знали, откуда дул ветер и с чего всё началось.

Естественно, все эти частности настораживали, хотя в главном Кузнецов, повторю, был, конечно, прав.

Кто заправлял в первой половине 70-х годов в Союзах писателей СССР и РСФСР? Разве только два бывших сибиряка Георгий Марков и Сергей Сартаков, бдительно следившие за тем, как бы шестидесятники не отодвинули их от власти. В российском писательском союзе очень много зависело также от Юрия Бондарева и Сергея Орлова. А что делалось в «толстых» журналах? В «Новом мире» практически всё решал учитель Кузнецова по Литинституту Сергей Наровчатов. «Юность» находилась в руках Бориса Полевого, в «Октябре» после самоубийства Всеволода Кочетова всем стал заправлять Анатолий Ананьев. В «Москве» и «Нашем современнике» крепко сидели мастодонты Михаил Алексеев и Сергей Викулов. Годами ничего не менялось и в «Дружбе народов», где рулил в основном Сергей Баруздин, прошедший в своё время ещё ту школу лизоблюдства у Леонида Соболева и Сергея Михалкова. Кузнецов, повторю, не обсуждал, как эти чиновники вели себя на фронте. Его возмущало другое: почему литература была отдана на откуп людям, которые в своём большинстве не имели даже художественного вкуса. Тот же Викулов, не блиставший интеллектом, как известно, печатал в основном земляков из Вологды да стихотворцев из окружения своего босса — Юрия Бондарева. Не только Кузнецов, но и Владимир Соколов, Игорь Шкляревский. Олег Чухонцев, даже Василий Казанцев ему во многом были непонятны и чужды. Завотделом поэзии журнала «Наш современник» Алексей Шитиков как-то признался молодому стихотворцу из Ярославля Евгению Чеканову в том, что он несколько раз предлагал Викулову подборки Кузнецова, но постоянно сталкивался в журнале с неприязнью к Кузнецову. «Мы, — рассказывал он Чеканову, — взяли у Кузнецова для публикации „Сказку гвоздя“… не ставят…» Почему? — в лоб спросил Чеканов. И услышал: «Это, брат, ты у начальства спрашивай, а не у меня». Часто заворачивали Кузнецову стихи и в журнале «Москва». Бывший завотделом поэзии этого издания Анатолий Парпара гордился тем, что в 1976 году опубликовал поэму Кузнецова «Золотая гора». А кто завернул другую поэму — «Похождения Чистякова»?