Густав Майринк - Белый Доминик

Под трансмутирующим влиянием духовного первопредка я превратился в автомат с оледеневшими чувствами и оставался им вплоть до дня "расплавления моего трупа".

Если ты хочешь понять мое тогдашнее состояние, ты должен представить себе безжизненную голубятню в которую залетают и из которой вылетают птицы: она же остается ко всему безучаст- ной. И ты не должен более измерять меня человеческой меркой, меркой, которая годится для людей, либо для подобных им.

X

СКАМЕЙКА В САДУ

По городу прошел слух, что точильщик Мутшелькнаус сошел с ума. Выражение лица фрау Аглаи печально. Рано утром с ма- ленькой корзинкой она идет на рынок делать покупки, потому что ее служанка ушла от них. День ото дня платье ее становится все грязнее и неухоженнее; каблуки ее туфлей стерлись. Как чело- век, который от тяжести забот не может более отличить внутрен- нее от внешнего, останавливается она иногда на улице и разговаривает сама с собой вполголоса.

Когда я ее встречаю, она отводит глаза. Или, может, она более не узнает меня?

Людям, которые спрашивают о ее дочери, она говорит корот- ко и ворчливо: "Она в Америке".

Прошли лето, осень и зима, а я еще ни разу не видел то- чильщика. Я больше не знаю, прошли ли с этого времени го- ды, или время застыло, или одна-единственная зима кажется мне бесконечно долгой... Я чувствую только: видимо, это снова весна, по- тому что воздух стал тяжелым от запаха акации, после грозы все дороги усыпаны цве- тами, а девушки одевают белые платья и заплетают в волосы цве- ты.

В воздухе слышится пение.

Над набережной свисают ветви шиповника, сползая в воду, и поток, играя, несет нежную бледно-розовую пену их лепестков, от порога к порогу, туда, к опорам моста, где река так укра- шает ими подгнившие столбы, что кажется, будто они начали но- вую жизнь.

В саду, на лужайке перед скамейкой трава сверкает, как изумруд. Часто, когда я прихожу туда, я вижу повсюду незначительные перемены: как будто кто-то побывал там до меня. Иногда на скамейке лежат маленькие камешки в форме креста или круга, как будто с ними играл какой-то ребенок, иногда там бывают рассыпаны цветы.

Однажды, когда я переходил улочку, навстречу мне из сада вышел точильщик, и я догадался, что это, должно быть, он при- ходит сюда, к скамейке, когда меня нет.

Я поздаровался с ним, но, казалось, он не заметил меня, даже когда его рука встретилась с моей.

Он смотрел рассеянно перед собой с радостной улыбкой на лице. Вскоре случилось так, что мы часто стали встречать- ся в саду. Он молча садился около меня и начинал своей палкой выводить на белом песке имя Офелии.

Так мы сидели подолгу, и я раздумывал обо всем этом. По- том однажды он начал тихо бормотать что-то. Казалось, он го- ворил с самим собой или с кем-то невидимым; постепенно его слова становились отчетливее:

- Я рад, что только ты и я приходим сюда! Это хорошо, что никто не знает про эту скамейку!

Я удивленно прислушивался. Он называет меня на "ты"? Мо- жет, он принимает меня за кого-то другого? Или разум его помутился?

Быть может, он забыл с каким неестествнным подобострастием относился он ко мне раньше?

Что он хотел сказать словами: "Хорошо, что никто не знает об этой скамейке"?

Внезапно я так отчетливо почувствовал близость Офелии, как будто она подошла к нам вплотную.

Старик тоже ощутил нечто и быстро поднял голову. - Луч счастья заиграл на его лице.

- Ты знаешь, она всегда здесь! Отсюда она провожает меня немного до дома, а затем возвращается назад, - бормотал он. - Она мне сказала, что здесь она ждет тебя. Она сказала, что она тебя любит!

Он дружелюбно положил мне ладонь на руку, посмотрел мне в глаза счастливым долгим взглядом и тихо договорил: - Я рад, что она любит тебя!

Я не сразу нашелся, что ответить. Запинаясь, я наконец выдавил: - Но ведь ваша дочь... она... она же... в Амери- ке? Старик наклоняется к моему уху и шепчет таинственно:

- Тс! Нет! Моя жена и другие люди так считают. Но она умерла! И об этом знаем только мы двое: Ты и я! Она сказала мне, что ты тоже об этом знаешь! Даже господин Парис не знает об этом. - Он видит мое удивление, наклоняется и старательно повторяет:

- Да, она умерла! Но она не мертва. Сын Божий, Белый Домини- канец, сжалился над нами и позволил ей быть рядом с нами!

Я понимаю, что странное душевное состояние, которое в старину называли "священным безумием", овладело стариком. Он стал ребенком, он играет с камешками, как дитя, он говорит простые и ясные слова, но его сознание стало ясновидящим.