Константин Федин - Санаторий Арктур

— Перестаньте! Может быть, у вас в Москве принимают на службу из благородства или как-нибудь еще… Штум — швейцарец, и обязан принимать по закону одних швейцарцев. А я — такой же иностранец, как Клебе… Вы думаете, он не понимает, что мне некуда деваться…

— Все равно он уволит вас, если из Арктура разбегутся последние пациенты.

— Да, конечно. Значит, в моих интересах, чтобы пациенты не разбегались. И значит, я должна делать то же, что делает доктор Клебе… И… я вижу, напрасно рассказала вам всю историю…

Тогда наступает молчание. И внезапно Инга удивляется, что так долго не кашляла. Ей становится страшно, что кашель прорвется, и правда, он подползает к горлу, щекоча и поцарапывая, и можно дышать только чуть-чуть, коротенькими, частыми-частыми вдохами, и с каждой секундой все чаще и все короче, и вот уже больше невозможно сдерживаться.

Она кашлянула. Она кашлянула всего один раз, очень тихо, но ей послышалось, что балконы, как пустые кадушки, угрожающе прогудели в ответ, и гуд, шире и шире раздаваясь в пространстве, двинулся из Арктура в горы. Почти тотчас она увидела рыжеватые, раззолоченные солнцем волосы Гофман, выпорхнувшие из-за балконной перегородка, и затем — ее лицо в больших малиновых пятнах на щеках.

— Я совсем забыла, что вы уже на балконе, фрейлейн Кречмар. Моя болтовня не помешала?

— О нет, фрейлейн доктор: я задремала и ровно ничего не слышала.

— Самочувствие?

— Превосходно.

— Адэ.

— Адэ.

Лицо фрейлейн доктор исчезло, и сквозь разгоравшийся кашель Инга успела расслышать, как она убежала от Левшина.

И вот понемногу вернулась та самая тишина, в которую только что спокойно вслушивалась Инга. Но уже и следа спокойствия не осталось на душе Инги. Она сдавила пальцами быстрый, скачущий ручеек пульса. Вот-вот вырвется он из-под кожи — и все погибло. Инга откинула одеяло и спустила ноги с кровати. В глазах ее тронулись, растворяясь в пустоте, изорванные, похожие на медуз, красные клочья. В разрывах и промежутках между ними плыла, перевернутая вершинами вниз, бело-голубая горная цепь. Это было ощущение приторное, но мимолетное, и едва оно прошло, Инга попробовала встать. Тогда полый шар в груди угрожающе переместился, как будто вытесняя сердце. Она замерла. Морозный воздух обжег привыкшие к теплу ноги. Она с боязнью шагнула к перегородке, вытянув вперед руки, точно человек, впервые подвязавший себе на льду коньки. И, перегнувшись через перила, как минуту назад фрейлейн доктор, она заглянула за перегородку на соседний балкон.

Левшин лежал не по правилам — на локтях. Он словно ждал появления бледного лица Инги. Он махнул на нее высвобожденной рукой.

— Зачем встали?

— Идите ко мне, — сказала она шепотом, — сейчас же!

Он замахал на нее сильнее, она скрылась. Расстегивая

мешок, он прислушался, как она укладывалась в постель. На него быстро нахлынуло чувство удовольствия от легкости, с которой он двигался. Он был уверен, что вот сейчас пойдет и что-то такое уладит, и ему было приятно от сознания, что он способен улаживать и что он — складный, выздоровевший человек.

Он пришел к Инге с ощущением преобладания, с каким врачи входят к больным. Перемена в ней была очень заметна и пробуждала к себе тоскливое участие, но слова, которыми это выразилось в сознании Левшина, показались ему странными. «Я так и знал, что ей будет хуже», — подумал он.

— Я слышала все, — сказала Инга торжественно.

— Печально.

— Печально для господ врачей.

Он не ждал такого сурового голоса прямоты и смотрел на Ингу молча.

— Раз они предали мальчика, значит, могут предать меня, — сказала она, — и каждого… и вас…

— Мы с вами действительно больны. Нас незачем обманывать.

— Откуда я знаю? Никто не знает, — сказала она упрямо, — разве вы знаете, зачем Клебе обманул мальчика?

— Боится остаться без пациентов.

Инга приподнялась.

— Вот и пусть останется без пациентов: давайте бросим его, давайте уйдем из Арктура!

— Лежите как следует, — по-докторски сказал Левшин. — Переезжать из одного санатория в другой? Вы думаете, Штум будет ходить за вами по санаториям?

— Я не хочу, чтобы меня дурачили…

— Вы не верите Штуму?

Она привалилась на подушку, и, словно откуда-то издали, медленно лег на нее теплый отсвет.

— Может быть, все это — обман, обман…

Левшину захотелось сберечь ее как будто ленивую улыбку и, видимо, хрупкую, мгновенную надежду, и он промолчал. Но жесткое чувство тотчас вернулось к Инге.