Константин Федин - Санаторий Арктур

Клебе начал энергично застегивать халатик. В этот момент из открытых окон бельэтажа вырвалась и вмиг облетела все балконы и весь дом гаммочка, деревянно отбарабаненная на рояле и тут же начавшая повторяться, раз за разом, без остановки.

— Майор, — сказал Левшин.

— Майор, — сказал Клебе.

«Тара-тара-ам, — играл майор, — тара-тара-ам». Это было его ежедневное упражнение для правой руки, поврежденной впрыскиваниями кальция, и он проделывал: его неукоснительно, так что весь Арктур должен был четверть часа в день слушать выдалбливание рояльных звуков от «до» до «соль» и обратно.

Клебе побежал. В гостиной он застал майора облокотившимся о пюпитр, слегка подперевшим левою рукою голову и задумчиво рассматривающим весенний пейзаж на стенке. Даже в ту минуту, как доктор подошел к роялю вплотную, правая рука майора продолжала работу.

— Извините, милый господин майор, но сейчас вам следовало бы лежать на балконе.

«Тара-тара-ам»… — сыграл майор вверх и приостановился.

— Моя игра, господин доктор, не доставляет мне удовольствия. Но я должен жертвовать своим слухом, чтобы поправить ущерб, нанесенный мне вами.

Он выговорил все это в необыкновенно уравновешенной манере и тотчас сыграл вниз «тара-тара-ам»… Так он и вел дискуссию, прерывая долбеж клавиатуры только затем, чтобы возразить доктору.

— Да, этот несчастный случай с инъекцией, происшедший не по моей вине, а по вине фрейлейн доктор, — говорил Клебе под музыку, — я вместе с вами не раз оплакал и сейчас глубоко удовлетворен, что ваши пальцы уже приобрели завидную беглость. Я вам снова рекомендую продолжать это полезное упражнение. Но, как мы условились, господин майор, роялем вы будете заниматься перед вечерней прогулкой.

— Или перед утренней.

— Но не тогда, когда вам следует лежать.

— Может быть, мне вообще не следует лежать?

— Другого способа лечения мы не знаем.

— Тогда, может быть, мне отказаться от лечения?

— Если вы не дорожите здоровьем…

— Я им дорожу и потому массирую свои пальцы, поврежденные мне в Арктуре.

— Но я очень прошу вас считаться с распорядком дома. Эта музыка обременительна не только для вас, но и для других пациентов. Мадам Риваш мне не раз высказывала удивление…

— Ах, вам предпочтительнее мадам Риваш…

— Наоборот, господин майор, тем более что мадам нас все равно покидает, — заторопился Клебе.

Но было поздно. Майор поднялся и стоя продолбил гамму вниз, прямиком воткнув большой палец в могучее «до». «Тара-тара-до-о». Не отпуская клавиши, под мурзенье раздразненных струн, он объявил:

— Мне нет дела, покидает вас кто-нибудь или нет. Я вас, во всяком случае, покидаю.

В гостиной был всего один выход, и, поколебавшись секунду, измеряя друг друга обозленными взглядами, они вместе шагнули к двери. Однако, из-за тяжеловесности, майор отстал, доктор же бегом пустился к себе в кабинет.

Он рухнул на диван. Вытянув ноги, он минут пять пролежал с закрытыми глазами. У него начался кашель, его подкидывало на пружинах сиденья. Потом он утих. Привстав, он включил радио. Нефальшив ленным голосом театрального любовника диктор передавал виды на среднеевропейскую погоду. Клебе выдернул провод и опять закрыл глаза.

Все звуки, коснувшиеся его сознания, шли с улицы — сирена автобуса, бубенцы санной упряжки. Санаторий был безмолвен, и доктору почудилось, будто из дома давным-давно вынесли всю мебель и ободрали стены, как перед ремонтом. Испуг охватил Клебе. Он ясно увидел коридоры Арктура, из которых исчезли начищенные Карлом красные ковровые дорожки. Доктор мчится из этажа в этаж, из комнаты в комнату — всюду гулко и пусто. Обои свисают со стен — желтые с птичками, голубые с цветочками. Сквозняки разносят по углам вонь формалина. Тишина…

Клебе вскочил с дивана и выглянул наружу. Больные лежали на общем балконе. Их было мало, шезлонга стояли далеко друг от друга.

Он принял решение и помчался наверх. Слава богу, дорожки были на месте, и обоев никто не сдирал. Когда он постучал и вошел к Инге, она смотрела в потолок. Руки ее, по лечебным правилам, которые ей внушили, были протянуты на одеяле. Он наскоро задал утренние вопросы и в сердечном тоне, почти как музыкальный ящик, запел:

— Милая, милая фрейлейн Кречмар. Не примите это за назойливость: у меня есть к вам одно предложение. Я хочу вас перевести в южную комнату, в прекрасную южную комнату. Это вам ничего не будет стоить, ни одного франка: вы будете продолжать платить столько же, сколько платите сейчас. Но вам будет несравненно лучше, удобнее в южной, с балконом, — ведь скоро вам придется проводить время на балконе, вы уже достаточно акклиматизировались. Мы сегодня же вас переведем.