Анатолий Землянский: После града [Маленькие повести, рассказы]

Берестинский мог не читать и эти строки, он и это хорошо помнил.

…Они «шли» к бомбе более трех часов. Из вырытой ими пятиметровой по длине траншеи не было видно даже сержанта Фандюшина с его почти двухметровым ростом. И вдруг лопата сержанта звякнула обо что-то металлическое. Всего один негромкий звук. Но его было достаточно, чтобы, как невесомость, поднять и вытолкнуть из траншеи Чуклина. Берестинский помнит: долговязая фигура метнулась по сырой стенке траншеи, упруго вылетела на ее край и чурбаном перекатилась через выброшенный грунт. На влажном желтом песке остался лишь прикатанный след.

Берестинский даже не сразу понял, что произошло. И не тотчас сообразил, что сбежал из траншеи именно Чуклин. Бегло пройдясь взглядом по оставшимся в траншее саперам, Берестинский с удивлением заметил, что все улыбаются. И выжидательно смотрят на него: мол, что скажет на это ротный?

Он не улыбнулся. И ничего не сказал. Каким-то внутренним чутьем он уловил, что судьей над страхом Чуклина сейчас должен стать сам Чуклин. Если, конечно, в нем есть для этого порох.

Взглядом приказав всем продолжать работу, он спустился в траншею и стал руками исследовать то место, где лопата Фаидюшина встретилась с металлом. Скоро пальцы его коснулись шершавого скоса стабилизатора.

И в это время из-за выброшенного на край траншеи песка показался Чуклин. На бледном лице, из-под черноты бровей, лихорадочно блестели глаза. Видно было, что он делал над собой отчаянные усилия. И то, что все спокойно работали, словно забыв о нем, помогло ему. Он спустился на кромку, еще с минуту раздумывал и колебался, потом, присев, прыгнул в траншею…

«…Как бы я хотел, товарищ майор, вычеркнуть тот день из жизни! Нет, не вычеркнуть, я хотел бы, чтобы его не было вовсе. Но он есть. И останется навсегда. С диким позором, с нежданно и жестоко открывшимся во мне пониманием собственного ничтожества, со стыдом и виной перед вами. И я буду носить все это в себе. Но я не хочу, чтобы был прав тот западный теоретик. И еще мне не хочется, чтобы вы думали плохо обо мне. Именно поэтому я пошел в военное училище, которое постараюсь окончить с отличием. Нет, не ради славы. Просто я надеюсь, что это даст мне право делать какой-то выбор при распределении. А проситься я хочу к вам, товарищ майор. Конечно, с вашего согласия. И вот пишу это письмо…»

Берестинский почувствовал, что не может унять в себе волнение. Вот оно передалось уже пальцам — листок, который они держали, мелко задрожал. Берестинский торопливо положил письмо на стол, повернул голову: не заметила ли Майя? Волнение саперу не к лицу.

Взгляды их встретились, и он понял, что Майя Сергеевна все заметила. Только не показывает виду. А свое волнение пытается спрятать в улыбке. И во взгляде, который, кажется, говорил: «Я не сомневаюсь, ты согласен взять Чуклина к себе в батальон. А волнение… Так это же оттого, что западный теоретик все-таки не прав. Так ведь?..»

Вэллу аха — великий из великих.

Хэлуна — походная кружка.

Узгэх — солдат.

Жители Вэнти-Вэзэо считали, что нельзя поражать металлом человеческое сердце. Для этого и делались ограничители на вэвиго.

Изустная молитва в стране, где казнили узников.

Гугурэ аха — бог из богов.

Презумпция — признание факта юридически достоверным, пока не будет доказано обратное.

Мой бог! Он же сломает педаль!