Патрик Модиано - Утраченный мир

- Как вы думаете, скоро можно будет пойти спать? - спрашивала Гита.

Мы сидели с ней вдвоем на заднем сиденье.

- Неудобно перед Кармен нарушать компанию, - говорил Рокруа.

Иногда Майо приезжал в Париж вместе со своей женой-итальянкой, намного моложе его. Она сопровождала нас в этих ночных скитаниях, но, как и Гита, вскоре начинала проявлять нетерпение.

- Можно мне вернуться в отель, Жорж? - робко спрашивала она.

- Конечно, дорогая... конечно...

- Я не привыкла... Я сплю на ходу... Извинись за меня перед твоими друзьями.

Она была прекрасно воспитана и говорила по-французски без малейшего акцента. Рокруа рассказал мне, что она происходит из очень знатного римского рода и в девятнадцать лет с первого взгляда влюбилась в Майо.

- Довезти тебя до отеля, дорогая? - спрашивал Майо.

Тогда Гита набиралась смелости.

- Я тоже выдохлась. Больше не могу...

- Ну что ж... Тогда лучше возвращайся домой, - говорил Рокруа.

- Высадите нас у первой стоянки такси, - просила Гита. - Я довезу Дорис до ее отеля.

Майо останавливал машину, и мы высаживали обеих. А потом он прибавлял скорость или просто ехал на красный свет, чтобы догнать машину Хэйуордов. Сердце мое учащенно билось. Что, если они нарочно от нас удрали? Я боялся, что никогда больше не увижу Кармен.

- Они обе скисли, - говорил Майо. - А вы, Жан? Еще держитесь? Может, высадить вас где-нибудь?

Он добродушно подтрунивал надо мной. Он догадывался, что я влюблен в Кармен.

- Ну вот, - вздыхал Рокруа, - теперь мы и впрямь последнее каре.

Казалось, он и Майо не без некоторой грусти смирились с тем, что входят в "последнее каре". Впереди машина Хэйуордов указывала нам путь. Зеленый свет. Красный свет.

Я был влюблен в женщину, которая делала мне знак рукой, а может, призывала меня на помощь, но я еще не понимал, что имел в виду Рокруа, употребляя выражение "последнее каре".

3

А в те вечера, когда не приходили ни Хэйуорды, ни Рокруа, ни Гита, ни Жорж Майо, я ждал один. Сначала на фоне неба, еще светлого, выделялись листва деревьев, верхушка Эйфелевой башни и садовая решетка, а потом становилось совсем темно. Кармен просыпалась, она включала в своей спальне проигрыватель - благодаря усовершенствованной системе акустики, музыка была слышна во всей квартире. Кармен выходила в белом купальном халате и ложилась на диван. Я ждал ее в сгустившейся тьме, не зажигая света. Бывший конюх в бархатных туфлях мог бы зажечь лампу, если бы вошел в гостиную, но он только открывал мне входную дверь и удалялся, предоставив меня самому себе, так что в первое время я неуверенно блуждал по анфиладе заброшенных комнат в поисках гостиной.

Джазовые мелодии, румбы, оперетты, "Миллионы Арлекина"... Когда ночь была теплой, мы оба садились на ступеньку перед садом, а музыка доносилась к нам из приоткрытой двери. Время от времени Кармен вставала, чтобы сменить пластинку. Потом снова садилась так близко от меня, что лоб ее касался моего плеча. Для нее день только начинался, но этот сдвиг во времени меня не смущал. Чтобы выдержать такой образ жизни, я до вечера отдыхал в отеле на улице Труайон.

Время приближалось к десяти, иногда к одиннадцати. Кармен начинала раскладывать пасьянс. Она устраивалась с картами на ковре, а я брал какую-нибудь книгу в шкафу. Детективные романы. Исторические труды. Тут было много пьес, с теплыми авторскими надписями Блену - некоторые называли его по имени, некоторые просто по фамилии. Люсьену. Блену. Ежегодники "Хроники ипподрома" с 1934 по 1955 год, изданные "Этаблисман Шери": двадцать два тома в темно-синих переплетах. К каждой книге приклеен экслибрис, белый с зеленым - цвета конюшен Блена - и на нем инициалы "Л.Б." На этих полках я нашел и книгу Гатри Шуила "Как они нажили состояние", которую прочел когда-то в Валь-де-Грас, страдая от одиночества и хандры. Я показал Кармен фотографию, на которой она была снята с мужем и жокеем, - она только пожала плечами.

Ящики китайского шкафчика, стоявшего в гостиной у левой стены, были доверху набиты фотографиями и другими следами минувшего. Вытащив один из ящиков, я выворачивал его содержимое на пол - передо мной лежала вперемешку вся молодость Кармен с датами на обороте фотографий и с именами случайных лиц, занесенных в старую записную книжку Люсьена Блена. Кармен не нравилось, что я заглядываю "в архивы", как она их называла. Однажды ночью, застигнув меня, когда я рылся в ящиках, где среди запахов лака и кожи хранилось ее прошлое, она пригрозила, что "все это сожжет". Назавтра она забыла о своей угрозе, но я успел украсть ее фотографию двадцатилетняя Кармен в купальном костюме на фоне скал Эден-Рока, - чтобы от "всего этого" уцелело хоть что-нибудь... Право же, Кармен с тех пор совсем не изменилась. На фотографии в Эден-Роке у нее была другая прическа - надо лбом волна светлых волос, зачесанная назад, но лицо и теперь оставалось все таким же гладким, глаза такими же ясными, талия такой же тонкой. Только лучезарная улыбка затуманилась.