Сомерсет Моэм - Предатель

- Думаю, что нам не стоит касаться этой темы, герр Сомервилль, сказала она.

Занятия продолжались, она занималась с ним самым добросовестным образом, лучшего преподавателя нечего было и желать, но по-прежнему на уроках она сидела насупленная, и только любовь к своему предмету на время заглушала в ней органическую неприязнь к нему. На какие только уловки не пускался Эшенден: он прикидывался галантным, остроумным, униженным, благодарным, восторженным, простодушным, застенчивым - и все понапрасну. Ничто не могло растопить ее ледяную враждебность. Она была фанатичкой. Ярая и убежденная националистка, одержимая манией немецкого превосходства, она лютой ненавистью ненавидела Англию, в которой видела главного врага. Она мечтала о том времени, когда Германия, затмившая своим могуществом Древний Рим, установит господство над миром и приобщит все прочие народы в благам немецкой науки, культуры и искусства. Эта великолепная в своей беспардонности доктрина забавляла Эшендена. Вместе с тем она была умная и начитанная женщина. Она владела несколькими языками, у нее был тонкий литературный вкус. Она неплохо разбиралась в современной музыке и живописи, и на Эшендена это произвело впечатление. Как-то раз перед обедом он слушал, как она играла один из блестящих этюдов Дебюсси; играла небрежно - ведь эту легкомысленную вещицу сочинил француз, - досадуя и одновременно восхищаясь ее очаровательным изяществом. Когда Эшенден сделал ей комплимент, она пожала плечами.

- Нации декадентов, и музыка у них декадентская.

Затем сильными пальцами она взяла первые мощные аккорды бетховенской сонаты и остановилась.

- Нет, не могу, давно не бралась за инструмент. Да и потом, что вы, англичане, смыслите в музыке? После Перселла1 у вас не было ни одного настоящего композитора!

- Что вы на это скажете? - с улыбкой обратился Эшенден к стоявшему рядом Кейпору.

- Пожалуй, так оно и есть. В музыке я не силен, жена меня научила немного разбираться. Послушали бы вы ее, когда она в ударе. - Он положил свою пухлую руку с короткими мясистыми пальцами на ее плечо. - Это такая красота, что за сердце берет.

- Dummer Rerl, - мягко сказала она, - дурачок ты мой. - И Эшенден заметил, как дрогнули ее губы, но она тут же совладала с собой. - У вас, англичан, нет ни художников, ни скульпторов, ни композиторов.

- Иногда среди них попадаются неплохие поэты, - добродушно возразил Эшенден, старавшийся не реагировать на ее выпады, и неожиданно для себя вслух произнес пришедшие на память строки:

Царственный мой корабль, мой снежнопарусный,

Властно вперед влекомый зовом Запада2.

- Да, - согласилась миссис Кейпор, сделав неопределенный жест, - стихи вы умеете писать. Непонятно почему.

И, к удивлению Эшендена, продекламировала по-английски своим хриплым голосом следующие две строчки из того же стихотворения.

- Пойдем, Грантли, обед уже готов, нам пора в столовую.

Они удалились, оставив Эшендена в раздумье.

Эшенден высоко ценил добродетель, а ко злу относился снисходительно. Иногда его упрекали в бессердечии только на том основании, что к людям его влекла не сердечная привязанность, а любопытство, но даже и у немногих своих друзей, к которым он действительно питал привязанность, он отчетливо видел достоинства и недостатки. Если люди ему нравились, то не потому, что он не замечал их слабости или приукрашивал их сильные стороны. Он только пожимал плечами, воспринимая их слабости как должное; и поскольку он не идеализировал своих друзей, ему не приходилось разочаровываться, и у него редко бывали с ними размолвки. Он никогда не требовал от человека невозможного. И сейчас он мог совершенно непредвзято и беспристрастно судить о Кейпорах. По его мнению, миссис Кейпор была более цельной натурой, и ее легче было понять; она его откровенно не переваривала; он был ей настолько антипатичен, что порой она забывала об элементарной вежливости и грубила ему; будь ее воля, она бы разделалась с ним, не моргнув глазом. Но Эшенден видел, как нежно мясистая ладонь Кейпора легла на плечо жены, видел, как на миг дрогнули ее губы, и заключил, что эту неказистую женщину и этого скверного толстяка связывает настоящее большое чувство. Это было трогательно. Эшенден перебрал в уме наблюдения последних дней, и в его памяти всплыли подробности, которым он поначалу не придал особого значения. Ему казалось, что миссис Кейпор, натура более сильная, любила мужа потому, что он нуждался в ее поддержке; он покорил ее своей преданностью. Нетрудно было понять, что до знакомства с ним эта простоватая толстушка, нудная, унылая и добропорядочная, едва ли пользовалась успехом у мужчин. Ей импонировали его непринужденность и шумные остроты, он заражал ее своим весельем, она нянчилась с ним, как с большим шаловливым ребенком, ей он был обязан всем, чего достиг. Они были созданы друг для друга, и она любила его со всеми его недостатками (у нее был трезвый склад ума, и вряд ли она обольщалась на этот счет), любила, как Изольда Тристана. Но как все это вязалось со шпионажем? Даже Эшенден при всей своей снисходительности к человеческим слабостям не мог найти оправданий для такого неблаговидного поступка, как измена родине. Разумеется, она была обо всем осведомлена, через нее, вероятно, с Кейпором и установили контакт. Если бы она не подбивала его, он ни за что бы не взялся за подобное дело. Женщина она была честная и порядочная, она его любила. Что же побудило ее уговорить мужа заняться таким постыдным и грязным ремеслом? Эшенден терялся в догадках, пытаясь понять мотивы ее поведения.