Андрэ Моруа - Фиалки по средам (сборник рассказов)

Андре Моруа, как теоретик и художник, замкнут в кругу идеалистических социально-философских концепций, выхода из которых он и не ищет. Но ему чуждо искусство, сознательно отказывающееся от реальности. Более того, Моруа, хотя он не заявляет этого ни в своих теоретических и исторических работах, ни в художественных произведениях, своеобразно унаследовал от любимых им писателей прошлого критическое отношение к буржуазному строю, к буржуазной морали. Моруа яснее всего видит пороки буржуазного общества, когда они отражаются на состоянии художественной культуры и на судьбе художников.

В публикуемый сборник вошло несколько наиболее точных по художественному видению жизни или характерных с жанровой стороны рассказов и набросков Моруа. Здесь представлены и психологическая новелла в стиле Мюссе ("Биография"), и небольшой "роман в письмах" ("Ариадна, сестра..."), и рассказ-фельетон ("Рож

(152)

дение знаменитости"), и непритязательные наброски в духе чеховских зарисовок для "Осколков" ("Собор", "Муравьи").

При большом формальном разнообразии этих произведений сквозь весь сборник проходит несколько важнейших тем, имеющих, по-видимому, для Моруа первостепенное значение.

Едпа ли не главное место здесь принадлежит темам, прямо или косвенно связанным с эстетикой Моруа, с его размышлениями о психологии творчества и особенностях художественного восприятия жизни. Решая эти темы, Моруа отчасти исходит из собственного опыта биографа и из своей теории биографии как литературно-художественного жанра.

Размышления этого рода определяют содержание интересной и многоплановой новеллы "Биография".

Внутренняя жизнь этой новеллы и ее суть -- в иронической игре, в парадоксе: ходячее представление или предрассудок ("маска") и действительная правда жизни с капризной внешней непоследовательностью меняются здесь местами.

Героиня этой новеллы, леди Спенсер-Свифт, лишена обязательного комплекса черт, составляющих традиционный образ старой английской аристократки (чопорность, ханжеское морализирование, нетерпимость и т. д.). Всем своим поведением она воплощает... ходячее представление о светской француженке (страсть к любовным историям, относительность моральных норм, терпимость и т. д.). В свою очередь молодой писатель-француз нарушает ходячее представление о "легкомысленном молодом французе" и выступает в роли "высоконравственного" англичанина; он защищает целомудрие, англичанка -прелюбодеяние.

Таково в этой новелле первое, поверхностное противоречие между "маской" и реальностью. Второе, более глубокое противоречие состоит в ироническом столкновении "масок" Байрона и его возлюбленной Пандоры с той действительностью, которую обнаруживает рассказчик, роясь в дневниках и письмах. "Маска" Байрона: поэт, любимый женщинами пылко и самозабвенно; любовник, не знающий сопротивления и не щадящий, ради своей прихоти, никого. "Маска" Пандоры: молодая женщина, натура впечатлительная и сграстная, рядом с грубым "чурбаном-мужем" в забытой богом провинциальной глуши. Из такого весьма распространенного, почти общепринятого представления о Байроне и Пандоре родилась когда-то легенда об их любовной близости. Однако это и в самом деле -- всего лишь легенда...

Почему же старая леди Спенсер-Свифт так энергично, так решительно противится раскрытию правды? Новелла Моруа предлагает нам следующее объяснение. С одной стороны, старая женщина

(153)

переживает эту любовную историю, как переживала бы собственное увлекательное любовное приключение. Еще важнее для нее тщеславие: близость ее прабабки с великим поэтом Англии прибавляет блеска и славы ее роду -- ей льстит это семенное предание. Некоторую, хотя и меньшую, роль играет денежный расчет: замок посещают туристы, привлеченные поэтической легендой о возлюбленной Байрона, и частичное превращение дома в музей освобождает леди Спенсер-Свифт от уплаты высоких налогов.

А между тем открытая энтузиастом-исследователем истина прибавила бы только новую грань действительному образу поэта, "в первый и последний раз в жизни уступившему бесу нежности". Интереснее как человек, хотя и более обыденной "в историческом смысле", предстала бы и Пандора, ведь любовь не принесла ей счастья лишь потому, что она слишком далеко зашла в своем притворном сопротивлении.

Но тут вступает в силу еще один парадокс: кто помнит сегодня о действительной Пандоре? Уже сто лет она живет в легенде, возникшей вокруг ее имени. В сознании людей, чтящих Байрона, она -- его возлюбленная, героиня его сонета. Даже нынешняя леди Спенсер-Свифт и та относится к своей прабабке лишь как к персонажу семейной хроники. Как и для "маленькой туристки", с трепетом выслушивающей объяснения дворецкого, Пандора для нее самой -художественный образ, героиня байроновского сонета. Не все ли равно, из каких реальных жизненных слагаемых создан этот образ, который уже давно обрел собственное, ни от чего не зависящее существование? Быть может, ошибка, совершенная биографами Пандоры, правдивее, чем истина, разрушительная для художественной жизни ее образа, для легенды.