Ричард Олдингтон - Все люди - враги

- Официант!

- Синьор?

- В котором часу открывается банк?

- В девять часов, синьор.

- Благодарю.

Странно, чем меньше у них дела, тем длиннее рабочий день. Он выждал момент, когда официант перестал следить за ним и коситься в его сторону, и пересчитал свои деньги. Немного меньше двух тысяч лир плюс семьдесят два фунта в аккредитиве. Пошарив в рюкзаке, он нашел блокнот и конверты и написал в банк, где держал деньги, чтобы ему выслали, новый аккредитив на сто фунтов, подлежащих уплате на Эа.

Что, если Кэти стала страшилищем? - Но как может Кэти стать страшилищем? - Какая карикатура на любовницу! - А может, она крепко прикована к своим младенцам. Тогда ему нужно придумать что-то, чтобы вытащить ее из нужды. Если же ничего такого ужасного нет, - ну, тогда мало ли что может ей понадобиться! Какое счастье, что он оставил на текущем счете эти четыреста фунтов и почти нетронутый годовой доход, хотя в банке его уговаривали вложить часть денег в военный заем. У Тони было только одно финансовое правило - никогда не делать того, что советуют в банке. Он тут же решил, что разделит свои деньги на три равные части и положит их в банки во Франции, Голландии и Швейцарии.

А дальше? Ясно, что он не мог ничего решить, пока не увидит Кэти. Лучше всего было бы постараться встретить ее не в отеле, а во время прогулки, почему он, черт возьми, не догадался послать ей телеграмму, вместо того чтобы свалиться как снег на голову.

Положим, в пути между Римом и Неаполем некогда было это сделать, а на пароходе он забыл о беспроволочном телеграфе. Вечно забываешь об этих устаревших изобретениях. Было уже без десяти девять, он уплатил по счету, поморщившись от грабительских цен, подошел к кучеру, который крепко спал на козлах, бессознательно являя собой чудо равновесия, и велел ему ехать на площадь нижней деревни.

Он заметил, что табличка с проездным тарифом была накрепко привинчена внутри фиакра. Видно, извозчиков пытаются сделать честными, хотя бы внешне.

Поездка несколько восстановила счастливое утреннее настроение Тони; невозможно было мучиться сомнениями или беспокойством среди такой красоты.

Эа в своем весеннем наряде был свеж и прекрасен.

На виноградных лозах распускались листья; под ними уже высоко поднялась молодая крепкая пшеница и цвели бобы. Там и сям на склоне холма красовались то цветущая груша, как хрупкая белая пирамида, то яблоня, цветы которой напоминали рой бледно-розовых мотыльков, остановившихся во время полета.

И - какое чудо! - пели птицы, а вдоль всей дороги росли молодые олеандры. Наверно, здесь новый подеста [Подеста - городской голова, старшина], человек со вкусом и с железной волей, иначе птицы были бы съедены, а олеандры срублены на дрова.

На площади Тони отпустил кучера и снес свой багаж в кафе, где выпил вторую, более вкусную, чашку кофе. Оставив чемодан на попечение официанта, он пошел бродить по маленькому городку, отмечая происшедшие перемены и распространение англосаксонской цивилизации, представленной безграмотными плакатами: "Висски, Жин, Чай, Коктайл". Он купил себе губку, но от пижамы решил отказаться - они были безбожно дороги и очень плохого качества, Выждав, приличия ради, некоторое время после девяти, Тони вошел в банк, и, после того как предъявил паспорт, свидетельство о рождении, свидетельство об увольнении из армии, старый пропуск в читальный зал Британского музея и подписал два документа в трех экземплярах - ему (с большим недоверием)

разрешили взять остаток денег по аккредитиву - счастье, что не потребовалось еще доставить двух местных жителей, чтобы засвидетельствовать его личность, - Тони здесь никого не знал. Часы на площади показывали уже без четверти десять, и Тони решил, что теперь можно отправиться в старый отель в верхней деревне с полной гарантией, что Кэти, когда он приедет, не будет дома.

Сказать, что Тони сидел, откинувшись, в фиакре и наслаждался открывавшимися перед ним видами, было бы отступлением от истины. Спокойствие, к которому он с таким трудом принуждал себя с самого утра, сменилось лихорадочным нетерпением; теперь он уже бранил себя за то, что потерял столько времени. Ведь все эти минуты и часы он мог провести с Кэти. Как он всегда возмущался, что в наше время все куда-то торопятся, а сейчас проклинал кучера и его лошадь за то, что она еле тащится. Ну, беги же скорей, ленивая кляча! Трух, трух, неужели тебя никогда не учили бегать рысью!

Какая же стала Кэти, что она скажет, как она его встретит? О Кэти, если они изломали тебя и сделали такой же, как они сами, лучше мне умереть. О боги, сделайте, чтобы все было так, как раньше, так же чудесно...