Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Клотильда рассказывала матери:

— Граф Ковео уверял меня, что очень хорошо знает тебя, мама.

И хотя сеньора Луиса, сколько ни силилась, никак не могла вспомнить, кто же такой этот граф, она, заразившись восторженностью дочери и своего дворецкого, подтвердила:

— О да, конечно, знаю. По-моему, мы с ним танцевали ригодон во Дворце.

Помимо всего прочего, старой сеньоре даже казалось признаком дурного тона не иметь в кругу своих знакомых столь известного человека, имя которого было у всех на устах.

Когда граф перешагнул порог своего дома, он почувствовал себя так, словно у него прибавилось сил и здоровья; ему даже почудилось, что он стал ещё солидней и выше ростом. Он с удовлетворением осматривал всё вокруг. Дом, казавшийся ему ещё несколько дней назад таким пустынным и одиноким, теперь был весь словно заполнен Клотильдой. На гладкой спине стоявшего в зале забавного золотого тельца ярко поблёскивали отсветы огней.

Проходя по кабинету, дон Ковео на мгновение задержался перед венецианским зеркалом и самодовольно залюбовался собой. Он переменил несколько соблазнительных поз, улыбнулся и промолвил:

— Она моя! Её-то мне и недоставало! Да, только её!

В городе уже шептались по поводу долгих разговоров графа Ковео с прекрасной дочерью доньи Луисы. Граф наконец добился того, что Клотильда стала принимать его ухаживания и подарки более любезно, чем знаки внимания со стороны других её поклонников. У графа был козырь, дававший ему преимущество перед всеми искателями руки богатой девушки: при нём дон Тибурсио никогда не скупился на слова и не хмурил бровей.

Более того, дон Тибурсио уступал сеньору графу руку Клотильды при возвращении с балов или из театров, а нередко и в том самом сквере, в центре которого на высоком мраморном постаменте стоял Нептун, опершись одной рукой о трезубец, а другую положив на бедро и по-прежнему наблюдая за всем происходящим. Славный домоправитель, сдвинув шляпу па затылок и заложив руки под фалды расстёгнутого сюртука, с блаженной улыбкой следовал в нескольких шагах позади молодой пары и негромко беседовал с доном Матео, который стал его неразлучным спутником.

Так и шествовала эта процессия: впереди влюблённые, за ними два важных сеньора. Они приковывали к себе взгляды всех гуляющих, вызывая у иных шёпот восхищения, у других — насмешливые улыбки.

— Вам, ваша светлость, следовало бы сдержать данное вами слово, — громко, чтобы слышали все вокруг, сказал как-то вечером при выходе из театра дон Тибурсио.

— А что за слово я вам дал, дорогой дон Тибурсио? — отозвался граф.

— Разве вы не помните, что однажды пообещали навестить нас?

— Вы правы, дружище, — с добродушной улыбкой согласился граф и стукнул себя рукой по лбу, как бы намереваясь наказать истинного виновника такого упущения. — Но я постоянно занят, дела отнимают у меня столько времени, а у моего секретаря просто девичья память!.. Не сердитесь— я зайду на днях.

Разумеется, граф постарался выполнить обещание как можно скорее, и несколько дней спустя у подъезда дома Клотильды остановилась сверкающая коляска дона Ковео с лакеями в украшенных галунами шляпах и расшитых золотом ливреях.

Граф во фраке, в белых лайковых перчатках, в сорочке с богато вышитой манишкой, где сверкали три великолепных бриллианта, вылез из экипажа и в сопровождении дона Матео направился к лестнице. Эскортируемый секретарём, на лице которого застыло выражение почтительности и сокрушения, он шествовал столь величественно, что его легко было принять по меньшей мере за посла какой-нибудь иностранной державы. Даже дон Тибурсио. уже знакомый с графом, проникся благоговейным трепетом, когда, услышав звук колокольчика и выйдя на лестницу встречать гостя, увидел сеньора графа Ковео, одетого по всем правилам этикета и с огромным орденским крестом на груди.

Клотильда в длинном, падавшем лёгкими складками, белом платье, похожем на лёгкую тунику, с волосами, схваченными красной бархаткой, казалась ещё прекраснее, чем в роскошных вечерних туалетах, усыпанных драгоценными украшениями.

Граф заранее известил о своём визите, поэтому донья Луиса, сгоравшая желанием увидеть его, распорядилась, чтобы её перевезли в удобном кресле на колёсах из спальни в другую комнату, где она могла бы принять столь известного аристократа. Материнское чутьё подсказало ей такие мысли, что, едва отдав себе в них отчёт, она заулыбалась, словно перед её взором предстало заманчивое будущее.