Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Когда экипаж увёз красавицу, дону Ковео показалось, что он остался совершенно один. Пустырь и разрушенная крепостная стена потемнели ещё больше. Няньки вытаскивали расшалившихся детей из чаши фонтана, словно из ванны после купания, и расходились по домам, унося озорников или ведя их за руку. А мраморный Нептун, залитый светом окружавших его фонарей, стоял, опираясь на трезубец, полусогнув ногу и вперив незрячие глаза в достославного графа и его великолепного секретаря.

Когда на следующий день сеньор граф проснулся и глянул па жалюзи, мир показался ему более прекрасным, светлым и чистым, хотя солнце сияло так же, как прежде, и в комнате ничего не изменилось. Ему почудилось, будто сама природа хлопочет о его счастье. Он нашёл то, что так томительно искал!

Он нашёл женщину, чей силуэт мерещился ому в сквере среди тёмной листвы кустарников. Воображение его разыгралось: он уже представлял себе, как она величественно, словно королева, поднимается в роскошную коляску и садится рядом с ним; он уже видел её здесь, подле себя, — она томно улыбается, смотрит на него страстным взглядом и разделяет с ним сладостные утехи. Но всю эту радостную картину омрачала одна тёмная тучка: где-то далеко в тумане прошлого граф различал отвергшую его красавицу Аврору и дона Фульхенсио с его неизменной язвительной улыбкой на губах.

Почему? Какая связь была между этими двумя видениями?

Два часа спустя граф вошёл к себе в кабинет, приказав никого не пускать: он будет очень занят. Ему нужно было остаться наедине с самим собой. Он должен был решить свою судьбу, а чтобы серьёзно обдумать столь важное дело, нужна спокойная обстановка.

Получив нынешнюю должность, граф не пожалел сил и добился своего — он окружил себя такими людьми, от которых в благодарность за услуги, оказанные им прежде и оказываемые ныне, требовал повиновения или. лучше сказать, рабской преданности и покорности.

Наибольшим расположением графа пользовались два наших старых знакомых — лодочник Доминго и хозяин гостиницы «Лев Нации» Гонсалес. Они не забывали графских милостей и потому занимали очень высоко оплачиваемые должности у него на службе.

Граф называл Доминго своим верным «Сторожевым Псом», и прозвище это вполне ему подходило. Как же он стяжал столь высокий титул? Объяснить это нетрудно.

В один прекрасный день честный лодочник возымел желание попытать счастья. Не полагаясь ни на бога, ни на дьявола, он явился в кабинет к графу и, соблюдая все необходимые, по его мнению, церемонии, хотя мало надеясь на удачу, попросил у него должность. Каково же было удивление добряка Доминго, когда он из уст самого графа услышал, что тот уже довольно давно сам разыскивал его с той же целью!

Вначале бедняк решил, что над ним смеются, а затем встал перед графом на колени и поклялся ему в нерушимой верности. Тотчас же Доминго продал лодку, сменил полосатую шерстяную рубаху на кургузый сюртучишко, готовый вот-вот лопнуть по швам; вместо серого суконного кепи водрузил на голову шляпу, которая не слетала с него лишь благодаря чудесам эквилибристики, сбросил с ног альпаргаты [13] Альпаргаты — обувь, сделанная из пеньки или кожаных ремешков. и напялил лакированные ботинки. Все эти метаморфозы придали новоиспечённому чиновнику весьма экстравагантный вид.

Бывший лодочник, до глубины души признательный графу, считал своим долгом сообщать дону Ковео о всех пересудах на его счёт, становившихся ему, Доминго, известными. С завидной непосредственностью он пересказывал графу слово в слово как похвалы, так и нарекания. Лодочник, натура совершенно или почти беззлобная, полагал, что все хулы, возводимые на графа, были попросту досужими выдумками или же проявлением чёрной зависти. Он нередко приходил в бешенство и до хрипоты спорил, защищая графа, после чего, не теряя ни секунды, мчался к своему покровителю и необычайно подробно, с горячностью, граничившей с неистовством, передавал ему весь спор. Другой на месте Доминго давно заработал бы от дона Ковео пару затрещин, но граф не мог сомневаться в искренности простодушного лодочника: достаточно было взглянуть на его опалённое солнцем, бесхитростное, открытое, преданное лицо, чтобы любое подозрение тут же рассеялось.

Бывало, однако, и так, что, если много дней подряд до ушей Доминго не доходило слухов, которые он считал наглой ложью, он сам придумывал сплетню и немедленно отправлялся с ней к своему покровителю. Делалось это отчасти для того, чтобы не нарушать установившийся обычай, отчасти для того, чтобы сеньор граф не вообразил, будто Доминго охладел в своей признательности, следствием чего могло бы явиться оскудение графских милостей. И странное дело! Именно такие выдумки побуждали уважаемого начальника особенно горько сетовать на происки врагов.