Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Рамон Меса Суарес-и-Инклан кончил свои дни министром, советником гаванского муниципалитета, профессором Гаванского университета. Его последний труд — проект общественного парка— был отмечен золотой медалью на выставке в Буффало, о декабря 5011 года он тихо скончался в своём особняке на улице Агиар, был похоронен с надлежащими почестями и через надлежащее время забыт.

Но жив и будет жить Рамон Меса таким, каким он изображён на одной из своих фотографий, — молодой, двадцатичетырехлетний, с независимо скрещёнными на груди руками и гордо вскинутой головой. Будет жить писатель-патриот, страстный обличитель чиновничества, непримиримый враг колониального гнёта.

В. Столбов

В начале января, чудесным солнечным днём, к Гаване после долгих недель томительного плавания приближался бриг «Толоса». Свежий норд-ост надувал белые паруса, корабль спешил к берегу и, казалось, готов уже был налететь ка чёрные прибрежные утёсы, но вдруг, круто изменив курс, направился к самой середине узкого входа в порт. Лазурное небо, ясная даль которого не омрачена ни единым облачком; лазурное море, чьи воды столь прозрачны, что сквозь них видны тёмные пятна подводных камней; солнце в зените, заливающее всё вокруг буйными потоками своих лучей: город Гавана с его разноцветными домами; отполированные временем зубцы крепостных стен, шпили церквей, берег, который ощетинился тёмно-зелёными утёсами, опоясанными белым кружевом пены; бесчисленные окна, сверкавшие на солнце так, словно они сами были маленькими светилами, островерхие черепичные крыши старых строений и плоские кровли новых горделивых зданий; каменные форты, возносившие свои массивные серые стены над несокрушимой, поросшей зеленью скалой, — всё это во всей неотразимой прелести представилось восхищённым взорам двух путешественников, стоявших на борту брига.

Не удивительно, что зрелище произвело на них столь сильное впечатление: до сих пор они видели только обветшалые дома весьма убогой архитектуры, да и тех в местечке, где они жили, было всего десять или двенадцать.

Нечто иное им довелось бы увидеть в Кадисе, но они проехали город ночью, притом очень быстро, и не выходили из дилижанса, где, несмотря на весьма неудобные сиденья с жёсткими спинками, удалось всё же вздремнуть и оправиться от усталости и перенесённых тягот длинного трудного многодневного пути, предшествовавшего плаванию и пройденного ими пешком, да к тому же с тяжёлой поклажей. В ту же ночь они поднялись на борт брига, отправлявшегося в Америку, и с его палубы различили лишь фосфорический блеск беспокойных волн кадисской бухты да огни города — далёкие сверкающие точки среди непроглядной тьмы. На рассвете корабль поднял якоря, и, когда наши путешественники проснулись, берег Испании, которая ещё виднелась на горизонте, был уже окутан плотной голубоватой дымкой, сливавшейся с низкими облаками.

Старшему из путешественников было лет тридцать. Его лицо обросло бородой и побледнело, причиной чему было долгое плаванье на небольшом паруснике, где среди прочих необходимых вещей часто не хватало и еды. Поношенная грубая обувь и одежда, воспалённые слезящиеся глаза, покрасневшие веки и в особенности какая-то неряшливость придавали этому человеку болезненный и измученный вид. Однако его широкая спина, крепкие плечи и тяжёлые челюсти свидетельствовали о вполне здоровом телосложении и о том, что, если этого человека исправно кормить, он со временем может стать мужчиной солидной комплекции.