Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

— Давайте потанцуем…

Предложение было восторженно принято, и вскоре за роялем уже сидела молоденькая сеньорита.

— Ригодон… вальс… кадриль… польку… — со всех сторон взывали к ней гости, заполнившие гостиную.

Бал открылся мазуркой, развеселившееся общество пришло в движение.

— По-моему, танцы — занятие не серьёзное и не приличествующее торжественному акту, в котором участвуют столь знатные особы, — возмущался дон Матео, чья долговязая фигура маячила среди группы господ, отличавшихся степенностью, возрастом и солидностью.

Дон Тибурсио между тем бродил из угла в угол и чертыхался. Вся злость и досада, которые он так долго сдерживал, вырвались наружу в этот достопамятный вечер.

— Взгляните только, что творится в доме!.. Разве донья Луиса уже выздоровела?… Тогда почему же?…

И действительно, у поникшей в кресле доньи Луисы посинело лицо, она почти теряла сознание, глядя на всю эту сумятицу и толкотню, от которых уже давно отвыкла; оглохшая от грохота рояля, полуослепшая от блеска огней, шёлков и драгоценностей, она обмахивалась веером и страдальчески улыбалась, испытывая невыразимые мучения и спасаясь только тем, что подносила к носу платочек, смоченный спиртом.

Граф был на вершине счастья. Учтивый, галантный, сверкая лысиной, он, как павлин, расхаживал вокруг Клотильды. Внимая его любезностям, она с наигранным изумлением вопрошала:

— Ты, кажется, сошёл с ума, граф?

— Да, крошка, я сошёл с ума от любви, от страсти: ты самая прекрасная на свете графиня. Если бы на нас сейчас не смотрели, я так бы и укусил твои аппетитные, как персики, щёчки. Да, я немедленно съел бы их!

«Боже милостивый! — подумал, услышав его слова, дон Тибурсио, всё ещё пребывавший в крайнем раздражении, хотя он не понимал, чем оно вызвано. — Этот человек только и думает, как бы что-нибудь съесть!»

Рояль умолк, мазурка кончилась. Несколько танцоров гурьбой направились к графу и Клотильде.

— Очередь за вами! — шумно потребовали они.

— Почему бы и нет! — засмеялся граф и склонился перед супругой, приглашая её к танцу. Он испытывал такое душевное удовлетворение, при котором человек становится щедр и соглашается на что угодно, лишь бы не отказывать и не перечить окружающим.

Но танцевать ему не пришлось: Клотильда сослалась на чрезмерную усталость. Граф любезно извинился, и все остались весьма довольны.

Бал продолжался. После нескольких танцев на середину зала вышел дон Матео и бесцеремонно, словно желая показать, что он свой человек в этом доме, знаками пригласил гостей подойти к нему: он должен сообщить нечто очень важное. Наконец, когда все собрались вокруг него, он возвестил с шутовскими ужимками:

— Тс-с! Донья Луиса и дон Тибурсио вовсю распоряжаются в столовой, приготовляя нам роскошный стол с винами, шербетами, сладостями и ещё кое-чем посолиднее. Тс-с! Я говорю это только вам, и пусть никто больше об этом не знает.

Услышав шутку дона Матео, граф чуть не лопнул от смеха. Он встал, подошёл к своему бывшему учителю и, театральным жестом указывая па него, воскликнул:

— Да здравствует дон Матео! Он великий человек!

Слова эти были встречены общим одобрением, и веселье

Захватило даже тех, кто до этой минуты ещё оставался серьёзен: теперь и они начали выделывать самые что ни па есть невероятные пируэты. Гости мгновенно разбились на пары, и начался ригодон, после которого общество направилось в столовую.

Вид её приятно изумил взоры. Стол с белой скатертью и тщательно свёрнутыми салфетками, уставленный блюдами аппетитных яств и старинной столовой утварью семейства Армандес, фамильной драгоценностью, которая появлялась на свет божий лишь в таких сугубо торжественных случаях, как, например, эта свадьба, — всё было готово к тому, чтобы удовлетворить настойчивые требования желудков, окончательно опустевших к столь позднему часу.

Дамы поспешно расселись по своим местам, а кавалеры ненадолго задержались и, встав позади сеньор, с величайшей предупредительностью принялись подавать им кушанья, хотя за столом и без них прислуживало несколько негров во фраках, перчатках, белых галстуках и сорочках с тщательно отглаженными и украшенными шитьём манишками.

Граф был весел, как никогда. Он заранее подобрал и выучил наизусть несколько забавных историй из последних газет. К счастью, большинство присутствующих, по укоренившейся привычке, газет не читало; поэтому графу удалось выдать эти истории за плод собственной фантазии или, на худой конец, за рассказы какого-нибудь испанского или французского сочинителя, с которым он завязал тесную дружбу во время своих странствий, своих больших путешествий, разумеется воображаемых, ибо переезд из Кадиса в Гавану и из Гаваны в Мексику — это ещё не путешествие.