Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Нищий улёгся на земле между колоннами, положив голову на руки, заменявшие ему подушку.

Это происшествие сильно раздосадовало графа. Ему казалось, что он уже видел лицо старика, но где и когда? Нет, он не ошибся: это печальное и покорное лицо, отмеченное печатью нищеты, под леденящим дыханием которой всё вянет, ему, без сомнения, знакомо.

Пока дон Ковео был занят такими мыслями, карета, не без труда прокладывая себе путь среди других экипажей, добралась до входа в часовню. Сеньор граф спрыгнул на землю, подал руку Клотильде, и они двинулись вперёд между двумя почти ровными шеренгами гостей. Они шли, высоко подняв голову, гордясь друг другом и испытывая радостное удовлетворение при виде знатного общества, почтительно и торжественно замершего вокруг них.

— Боже милостивый, до чего хороши! Не часто увидишь такую великолепную пару, — произнесла уже знакомая нам полная сеньора, которой перевалило за пятьдесят, когда граф проходил мимо неё и уши его могли отчётливо расслышать сказанное.

— О да, сеньора, вы, безусловно, правы, Я рад, что Клотильда выбрала в супруги сеньора графа — он превосходный человек, — отозвался примостившийся с краю и всеми забытый дон Тибурсио.

Жених и невеста переступили порог часовни. Следом, сохраняя почтительную дистанцию, вошла толпа приглашённых. Среди них словно мачта высилась фигура дона Матео. Он был серьёзен, торжествен и важен, как никогда, и с полным основанием: на брачной церемонии ему предстояло быть шафером графа и представлять особу самого маркиза Каса-Ветуста, пребывающего в Мадриде. Какое же громадное влияние приобретёт после этого он, отставной латинист, который каких-нибудь пять-шесть месяцев тому назад был никому не известным и заурядным человеком!

Дон Тибурсио плёлся в хвосте процессии, понурив голову и развлечения ради постукивал пальцами по брелоку-барабанчику, украшавшему поля его шляпы. Он не знал, печалиться ему или радоваться при виде того, что происходит па его глазах.

За доном Тибурсио шёл журналист. Пользуясь скудным светом уличных фонарей, он заносил в толстенную записную книжку всё без исключения подробности происходящей церемонии.

Когда жених с невестой и гости вошли в часовню, раздалось пение скрипок, в воздухе поплыли величественные аккорды органа, — музыканты заиграли торжественный церковный гимн. То была особая честь, которую священник решил оказать сеньору графу, ибо высокий сан и громкий титул не утрачивают своего значения и под сводами храма, К тому же сеньор граф щедро заплатил за подобное внимание: когда наступил момент передачи невесте символического приданого жениха, он бросил па серебряный поднос тринадцать блестящих и звонких американских иглей [14] Игль — золотая монета в десять долларов, имевшая хождение в США в XIX в. .

Какое ликование заискрилось в округлившихся от неожиданности глазках ризничего! А как раздулся от гордости дон Матео, положив руку на плечо графа, шафером которого он был! И с каким, наконец, изяществом и непринуждённостью делала Клотильда всё, что полагается во время брачной церемонии!

Граф всё ещё пребывал в полном ошеломлении, весьма напоминая человека, которого ударили по голове туго набитой подушкой. Запах ладана и воска, дым обгоревших фитилей, бесконечные ряды свечей, ливших потоки света; Клотильда, стоящая рядом и соединённая с ним золотой цепью и белым шёлковым платком; долговязый и важный дон Матео в ослепительно белой, словно сделанной из картона, манишке, отражающей пламя свечей; монотонный, торжественный голос священника; притихшая толпа, не сводившая глаз с жениха и невесты; холодный ночной ветерок, влетавший по временам через узкую дверь; серебристый звон колокольчика в руках служки — всё это казалось графу удивительным, фантастическим видением, неким волшебным сном, от которого слегка ныло в животе, а в голове невыносимо шумело. К этим неприятным ощущениям прибавлялось невольное воспоминание о руке нищего, огромную чёрную тень которой граф только что видел на освещённой стене дома. Ему чудилось, что рука эта, словно тяжёлая туча, нависает над алтарём, священником, доном Матео, Клотильдой и всеми приглашёнными. Холодный пот катился у графа по вискам и выступал па ладонях, ноги его, затёкшие от долгого стояния па коленях, покалывало острыми иглами. Продлись обряд ещё пять минут, и упитанное тело графа рухнуло бы на пол.

— Даю её тебе в жёны, а не в рабыни, — изрёк наконец священник.