Жорж Сименон: Часовщик из Эвертона

Проходя мимо Дейва, многие кивали ему, как знакомому. Кое-кто, вероятно, удивлялся его спокойствию. Он знал: они не посмеют убить его сына. Пройдет время, он получит право навещать Бена в тюрьме, и мало-помалу, не спеша ему удастся убедить мальчика в том, что они — единое целое. Разве у него самого не ушли годы на постижение этой истины?

В наступивших сумерках вспыхнули разом все фонари, по обе стороны Главной улицы засияли неоновые вывески, над головами зароилась мошкара. Знатоки шныряли в здание и возвращались с известиями:

— Никак не придут к согласию. Спорят насчет девушки. Вызвали председательствующего.

Наконец в половине одиннадцатого толпа зашевелилась и хлынула в зал суда, который при электрическом свете напоминал скорее конференц-зал или методистскую церковь. Еще минут пятнадцать места подсудимых пустовали: затем ввели Бена и Лилиан, и Дейву показалось, что лица у обоих осунулись, но, возможно, дело было в освещении. Вошел суд, затем присяжные. Председательствующий встал и в полной тишине начал читать приговор. Подсудимые Бен Гэллоуэй, шестнадцати лет, и Лилиан Хоукинс, пятнадцати с половиной лет, оба проживающие в Эвертоне, штат Нью-Йорк, признаны виновными в убийстве при отягчающих обстоятельствах и приговариваются к смертной казни. Но, учитывая их возраст, казнь, по предложению присяжных, заменяется пожизненным заключением. В зале раздалось не то рыдание, не то сдавленный крик. Это заплакала Изабелла Хоукинс. Рядом с ней сидел ее муж, трезвый, одетый, как на свадьбу.

Бен, когда его уводили, кого-то искал глазами в зале — уж не Дейва ли? Взгляды отца и сына встретились, губы у Бена задрожали, один уголок рта вздернулся в усмешке — как на тех трех фотографиях.

Дейв силился выразить взглядом все, что было у него в душе, раствориться в сыне, но за Беном уже захлопнулась крашенная лаком дверца. Посмотреть на Лилиан Дейв не успел. Несколько дней спустя газеты и радио сообщили, что Бен Гэллоуэй отправлен в Синг-Синг, а Лилиан поместили в женскую исправительную тюрьму.

Потом пришло письмо от Уилбера Лейна, в котором он сообщал сумму гонорара и расходов. Кроме того, Лейн извещал Дейва, что он имеет право писать сыну каждые две недели и, если поведение сына будет удовлетворительным, раз в месяц его посещать.

Тюрьма оказалась близко, милях в двадцати трех, на берегу Гудзона. После расчета с адвокатом от сбережений Дейва почти ничего не осталось. Но это уже не имело значения. Так было даже лучше. На что ему теперь деньги?

Первое посещение прошло впустую: Бен дичился, по-прежнему не желал видеть в отце человека той же породы, что он сам. Дейв готов был к тому, что понадобится немало времени, прежде чем сын поймет: у каждого из троих был в жизни свой бунт, все трое в ответе за то, что произошло, и, если не считать тюрьмы, Дейву пришлось заплатить цену не меньшую, чем Бену.

А ведь все трое думали освободиться!

- Ты хорошо ешь? — спрашивал Дейв.

— Нормально.

— Кормят сносно?

Слова не имели значения, они были вроде заклинаний, как то негритянское «да, сэр» под виргинским солнцем.

— Работа тяжелая?

Бен работал в переплетной мастерской, пальцы у него были все исколоты, некоторые ранки гноились. Через два месяца газеты вновь вспомнили об этом деле: поступило сообщение, что Лилиан Хоукинс беременна и в должный срок ее переведут в другую тюрьму, где она сможет ухаживать за младенцем.

Когда Дейв снова увиделся с сыном, тот не сказал об этом ни слова, но у него был покорный и печальный взгляд Гэллоуэев, хотя проницательный человек заметил бы в глубине его глаз затаенное пламя.

Кто знает, быть может, теперь заклятье будет снято и начнется другой цикл? Дома, в мастерской и даже на улице Дейв часто говорил вполголоса то со своим отцом, то с Беном — оба они были всегда рядом с ним. Недалек уже тот день, когда он будет говорить с внуком и откроет ему тайну взрослых мужчин.