Ульмас Умарбеков - Зеленая звезда (Человеком быть, это трудно)

«Ты не бойся, не бойся, — говорит Гюльчехра. Она отнимает руки, отходит от него. — Теперь ты свободен, слышишь, свободен».

Потом она исчезает. Абдулла вздыхает с облегчением и опять берется за книгу.

«Ах ты, проклятый, ах ты, поганец! Так вот ты где!» — слышит он во сне чей-то знакомый голос.

Абдулла поднимает голову. Перед ним с кетменем в руках стоит отец. Он в белой рубашке и шароварах. Вот он поднимает кетмень, Абдулла вскакивает, бежит от него. Отец гонится за ним. Пять-шесть раз обегают они двор. Наконец Абдулла выбивается из сил, бросается к яблоне и карабкается вверх по стволу, к верхним ветвям. Отец прыгает, хватается за ветку, на которой сидит Абдулла, и кричит ему: «Вот видишь, все равно от меня не убежишь!» Ветка с треском ломается, Абдулла падает на землю и кричит во весь голос:

— Мама, Мама!!!

Очнувшись, Абдулла увидел, что лежит на полу — упал с тахты. В комнату вбежала Шаходат-хола:

— Что, сынок, что случилось?

— Не знаю, — сказал Абдулла, поднимаясь с пола. — Кажется, я видел плохой сон…

Шаходат-хола взяла чайник из ниши, плеснула себе воды на ладонь, брызнула в лицо сына. Потом принесла пиалушку:

— На, выпей. Ехал бы сразу домой, что тебе нужно было делать в Коканде?

Абдулла присел на тахту рядом с матерью.

— Ты ходил на кладбище?

— Да, — ответил Абдулла и отвернулся.

И Шаходат-хола, увидев, как дрогнули его плечи, вдруг поняла, что ее сын плачет.

Несколько лет назад, в знойный летний день, молодой человек стучался в ворота дома под белой железной крышей, стоявшего на окраине кишлака Мингбулак. Было очень жарко. Белая поплиновая рубашка молодого человека прилипла к лопаткам, платок, подложенный под воротник, был мокрый насквозь, хоть отжимай. Он то и дело стряхивал кончиками пальцев капли пота со лба.

Открывать ему не спешили, и молодой человек, переложив тяжелый чемодан из руки в руку, поднажал на дверь плечом. Новая, с резным узором дверь отворилась со скрипом. Он зашел в маленький квадратный дворик. Сури — деревянный помост возле дома — был пуст. Справа по канальцу, сложенному из кирпича, струилась вода и выливалась в цветник. Молодой человек подошел вплотную к винограднику и только теперь заметил на веранде старуху, сидящую за маленьким столиком — хантахтой. Глаза старухи были закрыты, тонкие губы, испещренные черточками морщин, шевелились, коричневые пальцы перебирали четки.

— Бабушка, — тихонько, чтобы не напугать ее, произнес парень.

Старуха открыла глаза и уставилась на молодого человека:

— О аллах! Никак, это ты, Абдулла?

— Это я…

Абдулла опустил чемодан на землю и поднялся на террасу.

— Ах ты, славный мой, смотри как вытянулся! Ах ты, милый мой, да буду я твоей жертвой! Вот и дождалась я тебя, дождалась! — Старуха с ловкостью, несвойственной ее возрасту, выскочила из-за хантахты. — Абдулла! Как же это я тебя не признала! Сижу себе, дремлю… Все ли в порядке? Как дела, сынок? Ты один приехал или еще с кем? Как отец, мать, живы, здоровы?

Абдулла очень любил свою старую, добрую бабушку, часами, не скучая, слушал ее рассказы.

Старуха постелила новый ковер на веранде и, усадив Абдуллу, все спрашивала, спрашивала… Абдулла не успевал отвечать и только улыбался. На этот раз он пришел в Мингбулак один. Теперь он вольная птица, потому что закончил школу с золотой медалью. Вот мать и нагрузила полный чемодан гостинцев и отправила его к бабушке одного. Абдулла почти каждое лето две-три недели гостил в этом кишлаке вместе со своей матерью — Шаходат-холой. Однако вот уже два года, как отец его лежит больной, два года не было здесь и Абдуллы.

Бабушка Ходжар-буви души не чаяла в своем внуке. Когда он приходил с улицы после возни с кишлачной детворой и она замечала на нем царапину, то поднимала на ноги весь кишлак, устраивала шумный скандал. У нее самой было двое детей. Дочь Шаходат и сын Абид — дядя Абдуллы. Бабушка жила вместе с этим сыном. Иногда приезжала она к дочери в город, но больше двух дней прожить там не могла: ей досаждали городской шум и хлопоты, она чувствовала себя не в своей тарелке.

Бабушка Ходжар-буви, несмотря на свою старость, все еще держалась независимо, самостоятельно. Сама ведала хозяйством, частенько покрикивала на сына, исправляла его недоделки. Молясь, говорила: «Чтобы один человек нуждался в другом человеке, о аллах, не допусти этого!»

В кишлаке ее называли «Атын-биби» или же «Завод-ая». Абдулла знал, почему бабушку зовут Атын-биби. Она была начитанной женщиной, знала на память много дастанов — поэм. В молодости в подражание Анбаратын она написала даже несколько газелей. А вот почему бабушку зовут Завод-ая, об этом Абдулла узнал сравнительно недавно.