Ульмас Умарбеков: Зеленая звезда (Человеком быть, это трудно)

Лунный был вечер над Ташкентом, светлый. Легкий, прохладный ветерок поправил прядку волос на виске девушки. В отдалении листья громадных чинар и тополей блестели, словно великое множество серебряных монет.

Вдруг луна поплыла, замелькала в заблудившемся дырявом облаке, подгоняемом ветерком. Гюльчехра пристально смотрела на луну, всем своим существом ощущая ее плавное стремительное движение. Она даже подалась немного вперед, и какое-то мгновение она и луна словно бы плыли вместе. Но тут Гюльчехра вспомнила, что находится на балконе, и резко отпрянула назад. Она отвела назад и обе руки, чтобы опереться о спасительную стену. Но ее не было. Гюльчехра забыла, что она стояла боком к стене!

«Мама!» — хотела крикнуть она, но крик застрял в ее горле. Она уже падала.

Касымджан и Зубайда вернулись в Ташкент с практики через три дня. Когда бабушка Абсутай поведала им о смерти Гюльчехры, они онемели от ужаса.

— Ее позвала за собой мать, ее мать!.. — причитала старуха. — А во всем виноват этот парень! Этот проклятый Абдулла!

Касымджан сразу же отправился на вокзал. Вечером он уже был в Мингбулаке. У ворот дома Гюльчехры толпился народ, слышался женский плач.

Касымджан подошел к Самаду, еще издали увидевшему его.

— Когда похоронили?

— Вчера, — ответил Самад, не поднимая глаз.

— Как чувствует себя Ганишер-ака?

— Не спрашивай, — прозвучал ответ. — Со вчерашнего дня он ничего не сознает. Мы уложили его в доме Нормата-ака. Врача вызвали.

— Абдулла знает? — спросил Касымджан.

— Да…

— Кто сообщил?

— Нигяра. Она на почте работает.

— Откуда она взяла его адрес?

— Гюльчехра ходила на почту, получала от него письма… Ну-ка давай отойдем в сторонку.

Они перешли через мостик и сели на берегу канала.

— Вот что не пришлось увидеть Гюльчехре, — сказал Самад и протянул товарищу последнюю телеграмму Абдуллы.

— От кого это?

— От кого еще может быть?..

Касымджан прочитал телеграмму. Пальцы его сами собой сжались в кулаки.

— Да его убить мало… Мерзавец! А мы еще ему завидовали… Да… Ученым стать можно, человеком стать нелегко…

Они долго сидели молча.

В это время Абдулла подъезжал к Мингбулаку на попутной машине. Он сидел в кузове, его трясло. Впрочем, его трясло и в самолете, на всем пути от Ленинграда до Ташкента, и в поезде — от Ташкента до Коканда. Никак не мог он унять дрожь, которая охватила его, когда он прочитал телеграмму Нигяры. В телеграмме было написано, что Гюльчехра умерла. Как, что, почему — не сообщалось. Но Абдулла знал, твердо знал, что именно он виноват в ее смерти.

На всем пути следования, куда бы он ни смотрел, перед ним стояла Гюльчехра, глядя на него своими черными глазами. Ее лицо было так близко от его лица, руки ее с тонкими красивыми пальцами разве что его не касались…

Он подошел к знакомым воротам на окраине кишлака. Не заперто! Во дворе никого не было. Абдулла поднялся на веранду.

— Бабушка! — позвал он тихо.

Никто не отвечал.

— Дядя!

Никакого ответа.

Вдруг со скрипом отворилась дверь внутри дома. Абдулла вздрогнул. К нему вышел, протирая заспанные глаза, его маленький брат:

— Это вы? Здравствуйте…

— Где все домашние? — спросил Абдулла, обнимая ребенка.

— Они в доме у Ганишера-ака. Умерла его дочь.

— Как это случилось?

— Она упала с высокого дома. Этот дом она сама построила в Ташкенте. И разбилась.

Абдулла опустил голову.

— Бабушка проклинала вас, — сообщил мальчик таинственным тоном. — И мой отец вас ругал. Бабушка сказала, что у нее больше нет внука. Что вы такого натворили, Абдулла-ака?

Абдулла не ответил. Он медленно спустился с веранды и, спотыкаясь, пошел к воротам. Сквозь слезы, застилавшие глаза, он почти ничего не видел.

Мингбаши — должностное лицо, чиновник.

Гузапая — сухие стебли хлопчатника.

Бешик-той — торжество в честь рождения ребёнка.

Ширгурунч — рисовая молочная каша.

Танбур — музыкальный инструмент.

Сай — небольшая речка.