Болеслав Прус - Грехи детства

- Ничего не откроется! - заявил я решительно. - Я ведь ничего не скажу.

- Я тоже. И ты даже не скажешь, что упал в обморок?

- Конечно.

- Ну-у!.. - удивилась Лёня. - А я, если бы упала в обморок, ни за что бы не утерпела...

- Казик! Лёня!.. - звала нас сестра где-то совсем близко.

- Казик! - шепнула Лёня и приложила палец к губам.

- Да ты не беспокойся!

В кустах послышался шорох, и показалась Зося в фартучке.

- Где ты была, Зося? - спросили мы оба.

- Ходила за фартуками для себя и для тебя. Возьми, Лёня, а то испачкаешься ежевикой.

- Что, пора возвращаться домой?

- Незачем, - ответила Зося. - К маме приехал этот господин, а панна Клементина и не думает уходить из беседки. Мы можем тут сидеть хоть до вечера. Ну, я принимаюсь за ежевику, вы ведь больше съели, чем я.

Лёня тоже стала рвать ягоды, да и у меня снова явилась охота полакомиться.

Заметив, что я удаляюсь, Лёня крикнула мне вслед:

- Казик! Ты знаешь, о чем я думаю!.. - и погрозила мне пальцем.

В эту минуту - не знаю уже, в который раз! - я дал себе клятву ни при ком даже звука не проронить ни о моем обмороке, ни об этой мухе. Но не успел я отойти на несколько шагов, как услышал голос Лёни:

- Если бы ты знала, Зося, что тут творилось!.. Нет, нет, я не могу тебе сказать ни одного словечка. Хотя если ты мне обещаешь не выдать секрет...

Я убежал подальше в чащу, так мне было стыдно. Правда, Зося...

Эту злосчастную ежевику мы собирали еще добрый час. Когда мы возвращались домой, я заметил, что положение резко изменилось. Зося смотрела на меня с ужасом и любопытством, Лёня совсем не смотрела, а я был в таком смятении, словно совершил убийство.

Прощаясь с нами, Лёня крепко поцеловала Зосю, а мне - кивнула головой. Я снял перед ней фуражку, чувствуя себя величайшим негодяем.

После ухода Лёни Зося взяла меня в оборот.

- Хорошие же вещи я узнала, - сказала она важно.

- А что я сделал? - спросил я, порядком струхнув.

- Как это - что? Прежде всего, ты упал в обморок (ах, господи, и меня при этом не было!..), ну, а потом - эта оса или муха... Ужасно... Бедная Лёня! Я бы умерла со стыда.

- Но чем же я виноват? - осмелился я спросить.

- Дорогой Казик, передо мной тебе незачем оправдываться, раз я тебя ни в чем не упрекаю. Но все-таки...

"Но все-таки..." - вот уж ответ!.. Из этого "но все-таки" следовало, что во всем виноват я один. Муха - это ничего. Лёня, которая орала благим матом, - тоже ничего, плох только я, оттого что прибежал на помощь.

Все это верно, но почему я упал в обморок?..

Я был безутешен. На другой день я вовсе не ходил в парк, лишь бы не показываться Лёне, а на третий - она велела мне прийти. Когда же я пришел, она издали кивнула мне головой, но разговаривала только с Зосей, время от времени окидывая меня презрительным и грустным взглядом, словно преступника.

Минутами мне казалось, что все же тут есть какая-то несправедливость по отношению ко мне. Но я тотчас подавлял подобные сомнения, внушая себе, что я действительно совершил нечто ужасное. В ту пору я еще не знал, что этот метод является характерной чертой женской логики.

Между тем девочки, о чем-то перешептываясь, степенно прохаживались по саду и не думали прыгать через веревочку. Вдруг Лёня остановилась и сказала жалобным голоском:

- Знаешь, Зося, мне до того захотелось черники... Я даже слышу ее запах...

- Так я сейчас принесу, - поспешно предложил я свои услуги. - Я знаю в лесу одно местечко, где ее очень много.

- Стоит ли тебе утруждать себя? - проговорила Лёня, бросая на меня томный взгляд.

- Что тут такого? - вмешалась Зося. - Пускай идет, если хочет.

Я поспешил уйти, тем более что мне уже становилось душно в саду из-за этого кривляния. Обогнув кухню, я услышал, как барышни смеются, а заглянув ненароком через забор, заметил, что они как ни в чем не бывало прыгают через веревку. Очевидно, только при мне они напускали на себя такую важность.

В кухне стоял адский шум. Мать Валека плакала и кляла всех и всё, а старая Салюся бранила ее за то, что Валек разбил тарелку.

- Дала я ему, - причитала судомойка, - прохвосту этакому, тарелку, чтоб он ее вылизал, а он, подлец, бух ее на пол да еще удрал. Ох, если я сегодня его не убью, так, верно, у меня руки-ноги отсохнут... - А потом крикнула. Валек!.. Живо поди сюда, паршивец! Сейчас же иди, не то я всю шкуру тебе исполосую!

Мне стало жаль мальчика, и я хотел было вмешаться. Однако рассудил, что могу это сделать, вернувшись из лесу, так как до ночи Валек, наверное, не покажется на кухне, - и я пошел своей дорогой.