Болеслав Прус - Ошибка

Вот кассиру ставят кресло посреди комнаты. Сев, он кладет ногу на ногу, настраивает гитару и, откашлявшись, начинает:

Иду на вершины Кавказа,

Воли божьей не миновать.

Быть может, погибну я сразу,

И мне больше тебя не видать.

- Простите! - перебил певца бургомистр. - Выгляни-ка на улицу, пан секретарь, - не подслушивает ли кто под окном.

Секретарь заверил его, что никто не подслушивает, и кассир, подыгрывая себе на гитаре, снова запел:

А может, в плен возьмут бойца

Кровожадные дикари,

Кто тогда, коль не ты, любовь моя,

В горе утешит меня?

Тут средняя дочь бургомистра подтолкнула старшую.

- Это он про тебя, Ядзя, - шепнула она.

- Меця! - краснея, остановила ее сестра.

Когда кассир допел эту песню, его попросили спеть еще что-нибудь. Последовала новая "прелюдия" и затем песня:

Ветром и снегом гонима,

Куда летишь ты, пташечка?

Может, заглянешь и в те края,

Где ребенком знали меня?

Расскажи родным про беду мою...

Услыхав, они пригорюнятся ли?

Ты следи, сверкнет ли в глазах слеза,

Когда скажешь, что сын не воротится.

- Когда скажешь, что сын не воротится... - повторила майорша дрожащим голосом. - Ах, какая песня прекрасная!

А панны шумно требовали, чтобы кассир спел еще "Летят листья".

Кассир ударил по струнам, снова откашлялся и запел, несколько понизив голос:

Летят с ветвей листья, что росли на воле,

Поет грустно птичка над могилой в поле:

Не дала ты сынам счастья, родина-мать,

Все изменилось, в земле они спят.{135}

В комнате было тихо, как в костеле, слышны были только всхлипывания старой майорши. Вдруг бургомистр схватился за голову.

- Извините! Выгляни-ка опять во двор, пан секретарь, - не стоит ли тот под окном...

Секретарь выбежал из комнаты, все гости стали перешептываться. Но во дворе не оказалось никого.

- Ну, теперь я вам спою кое-что строго запрещенное, - объявил кассир.

- Побойся бога, человече! - всполошился бургомистр. - Не губи ты нашей почтенной и столь гостеприимной хозяйки! - Он указал на мою мать.

Но мать беспечно махнула рукой.

- Э, пусть делают, что хотят. Только одно утешение нам и осталось послушать иной раз хорошую песню.

- Вас-то, может, и не тронут, - сказал бургомистр. - Но здесь присутствует его преподобие, он - лицо официальное...

- Я боюсь только одного бога, - буркнул ксендз.

- Наконец, здесь я, бургомистр! И если я пострадаю, кто заменит моим детям отца?

- Ну, ну, бояться нечего, - сказал ксендз. - Никогда я не замечал, чтобы тот подслушивал под окнами.

- Ему нет надобности ходить под окнами - ведь его дом в трех шагах отсюда, - не сдавался расстроенный бургомистр.

- А до почты от его дома только верста и двести саженей, - вставил почтмейстер.

- Так ты хотя бы пой тихонько, не ори во все горло, - сказал бургомистр кассиру.

- Что за выражения, папа! - возмутилась старшая дочь бургомистра. - Ну, можно ли говорить так про это чудное пение?

- Видно, наш пан бургомистр метит уже в уездные начальники, - съязвил кассир. - Не бойтесь, не бойтесь! Если кому суждено пасть жертвой, то прежде всего мне...

- И падешь и падешь! - горячился бургомистр. - Это самый отчаянный революционер во всем городе! - тихо сказал он ксендзу.

Довольный публичным признанием его революционных заслуг, кассир вытянул ноги так, что они казались еще тоньше обычного, и, вперив взор в старшую дочку бургомистра, запел вполголоса:

Бегут разбитые мавров отряды,

Народ их в цепи повязан.

Еще стоит твердыня Гренады,

Но косит Гренаду зараза.

Еще в Альпухаре последние силы

Сплотились вокруг Альманзора...{136}

- Чудесно! - воскликнули хором панны, глядя на вращавшего глазами кассира.

- Кто это сочинил? - с беспокойством осведомился бургомистр.

- Мицкевич, - отвечал кассир.

- Ми-цке-вич?! Ну, уж извините, я ухожу! - Бургомистр ударил себя в грудь. - Мне еще слишком много нужно сделать для родины, и я не хочу сгинуть из-за каких-то стишков.

- А что вы видите опасного в этой песне? - с сердцем спросил ксендз.

- Что? Да вы это знаете не хуже меня, - отрезал бургомистр. - А мотив? Да если бы эту мелодию заиграл военный оркестр, так я бы первый вышел на площадь в алой конфедератке. Да! И пусть бы меня тогда расстреляли, зарубили, растоптали...

- С ума ты сошел, Франек?! - воскликнула жена бургомистра.

- Да, таков уж я! - не слушая ее, кричал раскипятившийся бургомистр. Если, не дай бог, будет война, все наши здешние удальцы разбегутся по углам. А я покажу, на что я способен.