Болеслав Прус - Ошибка

Последние слова учителя меня встревожили. В них слышалась угроза, предсказание новых бед, страшнее всего того, что пережили мы до сих пор.

Час был поздний, и пан Добжанский несколько раз уже порывался уйти, но мама его удерживала.

- Побудьте с нами еще немного, - говорила она. - Днем я кое-как крепилась, а сейчас так расстроена, что всего боюсь. Посидите у нас!..

И учитель оставался. Кукушка на часах прокуковала одиннадцать, и свеча уже догорала, когда на крыльце послышались шаги.

- Наверно, пан кассир вернулся с прогулки! - буркнул учитель.

Дверь отворилась и вошел... человек из одинокой хаты. Когда он, переступив порог, поднял седую голову, он показался мне великаном.

- Слава Иисусу, - сказал он, здороваясь.

Никто ему не ответил. Его приход в такой день и час был очень уж неожиданным.

Вошедший долгую минуту смотрел в упор на учителя, пока тот не опустил глаза. Затем обратился к моей матери:

- Я привел к вам гостя, - сказал он приветливо.

Я подумал: "Уж не отец ли покойный встал из могилы и пришел к нам с этим страшным человеком?"

А мама хотела что-то ответить, но только рот открыла и поглядела на него с удивлением.

В темных сенях за спиной старика стоял еще кто-то.

- Гость ваш немного... того... нездоров, да это пустяки, - продолжал старик. - Он ранен, но...

- Владек! - вскрикнула мама и, широко раскинув руки, выбежала в сени.

- Да, мама, это я, - отозвался мой брат.

Он вошел в комнату, и я увидел, что голова и левая рука у него обмотаны тряпками.

Мама хотела его обнять, но вдруг упала на колени и прильнула к его ногам.

- Сыночек мой... дитятко! - зашептала она. - Ты жив!.. Ты ранен... Ох, как я тут настрадалась, как тосковала по тебе... Жив, жив! Теперь уж не отпущу тебя из дому, будь что будет... Ненавижу проклятую войну! Сегодняшний день вымотал мне всю душу.

- Что ты делаешь, мама! - говорил брат, тщетно пытаясь здоровой рукой поднять ее с колен.

Его седой спутник дотронулся до плеча мамы.

- Дайте ему отдохнуть, пани. Он устал.

Мама сразу выпрямилась, как натянутая струна.

- Да, да, правда!

Но тут же схватила здоровую руку брата и стала ее целовать.

- Мама! Мама! - твердил Владек, пытаясь отнять руку. Но видно было, что он совсем без сил.

Наконец старик бережно отстранил маму, обнял брата за талию и довел его до дивана.

- Дайте ему рюмку водки, - сказал он маме. - Ему надо подкрепиться, а у меня в хате водки не нашлось.

Учитель бросился к буфету, налил рюмку водки и принес ее брату. Владек выпил залпом.

- Ух, сразу полегчало, - сказал он. - Вы обо мне ничуть не беспокойтесь. Я ведь медик и в ранах хорошо разбираюсь. Через месяц буду здоров...

- Но больше никуда не пойдешь! - воскликнула мама.

- Разумеется, - отозвался он с легкой усмешкой, глядя на свою руку. Потом добавил, указывая на старика:

- Вот кого благодари, мама! Я бежал, спасаясь от погони, и около оврагов упал без сил, а он меня поднял, привел к себе в хату, и - не знаю уж, как ему удалось спасти меня. Его собственная жизнь висела на волоске солдаты стояли у двери и кричали: "Он, наверное, тут спрятался!.." Это чудо какое-то, что они ушли...

Все мы посмотрели на седого, а он промолвил:

- Чудо это объяснить нетрудно. Я сказал офицеру: у меня никто не станет искать убежища, потому что меня называют шпионом... Офицер проворчал: "Подлец!" - и сразу увел своих солдат. Боялся, видно, как бы кто из них не ступил на мой порог... Вот как я сотворил это чудо, - заключил старик, тряхнув головой.

- Господь зачтет тебе это и простит старые грехи, - глухо отозвался учитель.

Старик вдруг резко выпрямился.

- Грехи? - переспросил он, пристально глядя в глаза пану Добжанскому. Пятнадцать лет я несу бремя какой-то неизвестной вины. Может, ты, мой бывший товарищ, хоть сейчас наконец скажешь мне: перед кем я виновен и в чем?

Мы служили вместе, помнишь? И отличались оба в одинаковой степени... А когда пришлось покинуть родину, я натерпелся в десять раз больше, чем ты и тебе подобные... Так отвечай же мне: с какой стати ты берешь на себя роль моего духовника и обещаешь отпущение грехов? Каких? Назови мне хоть одного человека среди ныне живых или уже умерших, кто пролил хоть одну слезу из сочувствия ко мне?.. Ничего, что здесь есть свидетели, - добавил он, указывая на мою мать и брата. - Напротив, это даже хорошо, - пусть они знают, что им обо мне думать.

Мой учитель сделал шаг вперед.

- Да, это правда, мы служили вместе, - сказал он. - И ты показал себя человеком одаренным и храбрым. Но позднее, в эмиграции, в тебя словно бес вселился...