Болеслав Прус - Возвратная волна

Через несколько минут пришел туда и врач. Несчастная женщина посмотрела ему в глаза и с плачем упала на колени.

- Ах, пан доктор, зачем вы оставили его?.. Разве ему так плохо? Или, может...

- Бог вас утешит, - сказал доктор.

Женщины окружили Гославскую, стараясь ее успокоить.

- Не надо плакать! Бог дал, бог взял! Встаньте! Не плачьте, вас могут услышать дети.

Вдова задыхалась от слез.

- О, оставьте меня на полу, мне здесь лучше, - шептала она. - Дай вам бог столько счастья, сколько мне он дал горя. Нет моего Казика!.. Муж мой любимый, и зачем ты столько работал, зачем выбивался из сил?.. Еще третьего дня ты говорил, что в октябре мы перейдем на свое хозяйство... В могилу ты уйдешь, не в свою мастерскую... Ох!..

От рыданий у нее началась икота, и она стала кусать платок, чтобы не услышали дети.

Но когда в квартиру покойного вошли товарищи Гославского, рабочие, и принялись передвигать там мебель, когда она поняла, что никакой шум уже не разбудит ее мужа, она завопила страшным голосом и лишилась чувств.

Смерть Гославского стала источником волнений на фабрике и неприятностей для Адлера. Во вторник к нему явилась депутация с просьбой разрешить всем рабочим пойти на похороны. Раздраженный фабрикант разрешил послать лишь по нескольку делегатов от каждого отделения и заявил, что с каждого рабочего, который осмелится без разрешения оставить мастерскую, будет взыскан штраф.

Несмотря на это, большая часть рабочих отправилась на похороны. Адлер приказал сделать перекличку и удержать у всех не явившихся на работу половину дневного заработка и по два злотых штрафа.

Горячие головы уговаривали товарищей покинуть фабрику, а один из кочегаров сказал даже, что следовало бы взорвать котел. В другое время Адлер пропустил бы все эти разговоры мимо ушей, но сейчас его обуяло бешенство. Возмущение рабочих он назвал бунтом, вызвал из города полицию, зачинщиков прогнал с фабрики, заявив, что больше их не примет, а на кочегара подал в суд.

Столь решительные действия фабриканта вынудили рабочих стать более сговорчивыми. Они перестали угрожать забастовкой, но потребовали, чтобы Адлер принял обратно уволенных и пригласил на фабрику за счет штрафных денег хотя бы фельдшера.

Адлер на это ответил, что поступит так, как ему заблагорассудится, а об уволенных не хотел и слушать.

К следующему понедельнику на фабрике все уже успокоились, а пастор Бёме приехал к Адлеру, чтобы повлиять на него и склонить к удовлетворению справедливых требований рабочих. Сверх ожидания он нашел своего друга еще более непреклонным, чем обычно. На все его доводы фабрикант отвечал, что если раньше он и собирался что-нибудь сделать, то теперь уж ничего делать не станет. Скорей он закроет фабрику.

- Разве ты не знаешь, Мартин, что они писали о нас в газетах? - спросил Адлер. - В одном юмористическом журнале высмеивают моего Фердинанда, а в газетах пишут, что Гославский умер от чрезмерного переутомления и из-за отсутствия врача...

- Что ж, в этом есть доля правды... - ответил Бёме.

- Ни малейшей! - крикнул фабрикант. - Я больше работал, чем Гославский, и каждый немецкий рабочий больше работает. А доктор мог отлучиться с фабрики так же, как из местечка...

- Тогда бы остался фельдшер... - заметил пастор.

Адлер ничего не ответил. Пыхтя, он расхаживал по комнате крупными шагами; наконец предложил гостю перейти в сад.

- Иоганн! - крикнул он, выходя из комнаты, - принеси в беседку бутылку рейнского.

Они уселись в беседке, стоявшей у пруда. Легкое дуновение ветерка, прохладная тень деревьев, а может быть, и рюмка доброго вина успокоили Адлера. Бёме посматривал на великана поверх золотых очков и, заметив перемену в его настроении, решил снова приступить к атаке.

- Ну! - сказал он, чокаясь с ним. - Человек, пьющий такое великолепное вино, не может быть бессердечным. Не взыскивай с них штраф, милый Готлиб, прими назад уволенных и пригласи доктора... За твое здоровье!..

- Пью за твое здоровье, Мартин, но говорю тебе: не выйдет! - ответил фабрикант уже без гнева.

Пастор покачал головой.

- Гм... - пробормотал он, - нехорошо, что ты так упрямишься.

- Я не могу жертвовать своими интересами во имя каких-то чувств. Если я сегодня сделаю им уступку на тысячу рублей, завтра они уже потребуют на миллион.

- Ты преувеличиваешь, - ответил, поморщившись, Бёме. - А я тебе говорю: если ты можешь покончить с этой историей за десять тысяч, так дай пятнадцать - и кончай!..

- Уже и так все кончилось, - сказал Адлер. - Бездельников я прогнал, а остальные поняли, какая у меня дисциплина. Будь я таким мягким, как ты, вся фабрика села бы мне на шею.