Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

Есть смысл говорить обо всём по порядку.

И тогда нам придётся вернуться в далёкие уже теперь, неправдоподобно далёкие довоенные годы, когда мне едва минуло восемнадцать лет. Я учился тогда на последнем курсе Ашхабадского театрально-драматического училища — было тогда такое училище, в котором кроме меня было много ребят, почувствовавших тягу к театру, учившихся с упоением, строивших великие планы — точь-в-точь, как делал это я сам. Мы прибыли из разных концов республики, чтобы влить свою молодую кровь в жилы недавно родившегося туркменского театра, и дни учёбы для нас летели как секунды.

Но было в нашей жизни одно «но» — девушки. Я сказал, что со всей республики собралось в училище множество ребят — и так оно, увы, и было, а моё «увы» относится к полному почти что отсутствию девушек. Не думаю, чтобы девушек театр интересовал меньше, чем ребят — но факт, для всех нас печальный, оставался фактом — в училище девушек было раз-два — и обчёлся. Было ли их десять? Двадцать? Не знаю, но были они всё наперечёт.

Моим ближайшим и закадычнейшим другом, с которым я буквально сроднился за годы учения, был парень по имени Кочмурат. В то время усы у нас едва пробивались, и мы очень любили сбривать их по два раза в день. Мы делили пополам последнюю горсть изюма, поверяли друг другу свои планы, грезили о будущем, клялись в вечной дружбе и, конечно, не последней темой наших разговоров была любовь — любовь, о которой мы не имели тогда никакого представления — может быть потому мы с таким апломбом и говорили о ней, как опытные мужчины, а сами в это время с трепетом смотрели вслед девушкам, которые казались нам похожими на пёстрых бабочек, прекрасных и недоступных.

Та женщина, встречи с которой я избегал все эти годы, была одной из немногих, учившихся с нами. Если бы меня тогда спросили, кто мне нравится больше всех, я без минуты раздумья назвал бы её имя — Айнагюль. И теперь, много лет спустя, она всё ещё была красивой; что же говорить о времени, когда ей едва перевалило за семнадцать. Она и тогда была чуть полнее своих подруг, но такой талии, как у неё, талии, которую, казалось, можно обхватить двумя пальцами, я ни у кого в своей жизни не видел. Надо ли говорить, что всё училище — я имею в виду подавляющую его мужскую часть — было по уши влюблено в Айнагюль. И я не был исключением. Я был тогда зелёным юнцом с весьма высоким представлением о собственной привлекательности, которое во много раз возросло после того, как приехавший навестить меня мой старший брат Ашир купил мне новенький костюм и ботинки. Так вот — надев этот костюм и сверкающие ботинки, я долгими минутами прохаживался мимо стоявшего в вестибюле зеркала, проверяя свою неотразимость, и всегда незримо рядом присутствовала та, ради которой и существовала вся эта воображаемая красота — Айнагюль. Я представлял, как будет она сражена, увидев такого красавца, и, проходя коридорами училища, всё время косил глазом, чтобы не упустить момента своего торжества.

И она настала, эта минута, так, в моём представлении выглядел тот миг, когда, поймав мой восхищённый взгляд, она не отвела свой, как это она обычно делала, встречаясь с другими взглядами, а улыбнулась мне — да, да, улыбнулась. Только сейчас я понимаю, что она сделала так из чувства доброты, что ли — уж больно на моём лице было написано ожидание этой улыбки, а она, как добрый человек, подарила мне её просто так.

Я улыбнулся ей и долго ещё стоял, с бессмысленной, как я сейчас понимаю, но счастливой улыбкой на лице — ведь я считал, что улыбку Айнагюль завоевала моя красота… Тем не менее, я продолжал улыбаться ей при каждой встрече, а однажды пригласил её даже пойти со мною в театр. И она пошла. А потом мы получили с нею роли в одном и том же учебном спектакле. А потом мы с ней пошли в кино и там сидели, не дыша, сплетя пылающие пальцы и не смея взглянуть друг на друга.

Словом, у меня не было никаких сомнений, что из всех соискателей руки и сердца Айнагюль я ближе всех к заветной цели.

Первое сомнение закралось мне в душу после того, как однажды, возвращаясь всей группой из театра, Айнагюль не пошла рядом со мной, как она делала это всё последнее время, а, окружённая девушками и, конечно, парнями, шла среди них, не замечая моего сердитого взгляда. Я сначала хотел своей холодностью заставить её обернуться ко мне — ведь за одну только улыбку я всё бы ей простил, но она сделала вид, что я вообще не существую со своей обидой и своей холодностью, и я, как побитая собака, плёлся позади всех, строя планы мести и представляя, как Айнагюль будет извиняться и просить у меня прощения, а я… я буду твёрд, и хотя, наверное, прощу её, но скажу, чтобы такое никогда не повторялось.